Александр Липарев: Рондо

Митя тихонько выскальзывал из-за стола и пробирался к большому трюмо. Перед ним, на столике среди баночек и флаконов находилась единственная ценная в этом доме вещь – стеклянный голый чёртик с резиновой шапочкой. Если на шапочку нажать, то чёртик писал духами. Оплавленное гладкое стекло, перетекание по нему капель света от лампы, и бесстыдство этой игрушки заколдовывало. И весь вечер, сидя на уголке матраса, Митя разглядывал стеклянную фигурку то так, то эдак. А взрослые были довольны: тихий ребёнок, никому не мешает.

Из гостей Митя уходил без сожаления.

До других гостей они добирались на троллейбусе. В жёлтом одноэтажном домике тоже была большая коммуналка. Только комната, где собирались гости, выглядела попросторней. И здесь опять всё повторялось: радостные возгласы при встрече, поцелуи, еда, разговоры, рецепты пирогов. А Мите, как всегда, предоставлялось развлекаться одному.

Обратной дорогой мама с бабушкой обсуждали только что закончившийся вечер: кто, во что был одет, кто, что сказал. И случалось, что им чего-нибудь не нравилось. Минуту назад прощались – улыбались друг другу, а на самом деле, оказывается, уносили с собой недовольство и даже обиду. Митя догадывался, что они не хотели ругаться, как дома на кухне с соседями, и поэтому притворялись как будто всё хорошо и улыбались понарошку. Но всё-таки это не совсем понятно.

Родственники приходили и к ним домой. Перед приёмом гостей родители тоже волновались, а в комнате появлялся запах пирогов. Бабушка разливала наливку по хрустальным графинам, а в заключение Мите опять повязывали на шею всё тот же ненавистный бант. Раздвинутый стол накрывался накрахмаленной белой скатертью, на нём выстраивалась череда тарелок, рюмок, и получалось точно так же, как у других. Сверкало стекло, розовели щёки бабушки. Праздник! Изо всех сил – праздник!

Гости входили, снимали пальто и складывали их на, в любое другое время неприкосновенную, бабушкину кровать. Потом начиналось общение с Митей. Одни сюсюкали, другие разговаривали с ним неестественно серьёзно. Старые уже не помнили, как надо говорить с мальчиком – их дети давно выросли, а у молодых своих мальчиков ещё не было. Сколько людей приходило, столько раз Мите задавался один и тот же вопрос:

– Кем ты станешь, когда вырастешь?

Как будто им для чего-то надо было заранее подготовиться к будущей Митиной профессии… Сперва он отвечал, что придётся, чаще всего – «не знаю». Но однажды случайным ответом он попал в точку и всех развеселил. На какой-то афише он, грамотный ребёнок, прочитал название спектакля: «Красавец мужчина», и в очередной раз на знакомый вопрос у него неожиданно вылетело:

– Буду красавцем мужчиной!

Оказалось, что взрослым не так уж много и надо, чтобы расхохотаться до слёз. А раз всем понравилось, то с тех пор маленький угодник только так и отвечал. К шутке привыкли, но она не переставала вызывать смех.

После выяснения его видов на будущее, Митю оставляли в покое. Взрослых отличал очень узкий кругозор. Вокруг столько интересного, а они не знают о чём с ним можно поговорить. Взять хотя бы то деревце, что растёт из стены церкви, или яркие деревянные игрушки на рынке. Да мало ли о чём можно побеседовать! Почему у милицейских лошадей гривы и хвосты подстрижены, а те, которые на телеге возят ящики, ходят лохматые? Разве это не интересно? Но взрослые, кроме одного единственного вопроса, ничего толкового больше вымолвить не могли.

Столом командовала бабушка. Комната наполнялась голосами, смехом, комплиментами бабушкиной стряпне. Неожиданно разговор спотыкался, затормаживался. Мама вставала и быстро выглядывала в коридор. За столом все наклонялись вперёд, вытягивали шеи, сближаясь головами, и торопливо что-то тихо-тихо обсуждали. И тут же с фальшивой бодростью и непринуждённостью, чуть громче, чем следовало бы, продолжали прерванную перед этим речь. Холодок страха, пропорхнувший только что по комнате, Мите был знаком. Он появлялся, когда по радио звучали позывные, и важный красивый голос произносил:

– Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза.

Тогда мама и бабушка замирали, а потом, вместо того, чтобы сделать звук громче, как будто вжимались одним ухом в чёрный круг репродуктора, хотя он стоял высоко на книжной полке, и молча, не мигая, слушали. Радио говорило, а комната застывала в немой тишине – даже пол не скрипел. Без напоминания замирал и Митя. Вот тут-то этот холодок и обволакивал. Мите становилось чуть-чуть страшно. Это был не простой, рождавшийся в животе, под рёбрами страх, который возникал, если мимо проходила чья-нибудь большущая овчарка да ещё без намордника. Это был очень нехороший страх. Через несколько секунд взрослые со вздохом облегчения принимались за прерванные дела.