Елена Иваницкая - Делай, что хочешь

Плывет еще один красный крест. На зеленой траве брошенная черная повязка Андреса. Его самого несут на носилках. Из дома под руки ведут Зору. А где же – убитый? Вокруг ходят и бегают. Сажусь на землю и жду… И думаю… Я хотел оттолкнуть Юджину от окна. Думал, что спасаю. Что же теперь будет?..

Когда выходит Валентин, не могу встать на ноги. Кто-то крепко поднимает меня. Вслушиваюсь, переспрашиваю про Юджину. Ушиб есть. Трещины нет. Comotio cerebri. Полный покой. В больницу не перевозить, чтоб не тревожить. Тэкла сама останется здесь. А мы уезжаем.

Санди подводит мне лошадь, лопочет: победа, победа, правда же? Победитель-капитан распоряжается. Из дома выходит Марта. Медленно идет к нему. Прячет лицо у него на груди. А потом он картинно наклоняется к ней с седла. Заботливые объятия. Все смотрят на них, а Старый Медведь на меня.

Обоз трогается.

Рассказывать о жгуче пережитом – потребность не только души, но всего организма. Я захлебываюсь не лучше щенка Санди. На языке путаются слова и события. Капитан сосредоточенно слушает. Он хорошо слушает. Мне освободительно говорить. Понемногу прихожу в себя и чувствую, что от моего рассказа никакого толку. Я не понимаю – что произошло и что теперь будет…

Мы едем замыкающими. Он натягивает поводья. Смотрит очень прямо и открыто. Отработанный взгляд командира. Решительно произносит: о ней! В его тоне требование ответа, и молчать трудно. Эхом повторяю: о ней…

– Вы предложили ей бежать за границу.

– Да.

– Но вы видели, как она решила.

– Да.

– Она взяла с меня слово, что я не стану подталкивать вас к отъезду. Вы хотите остаться здесь?

– Да.

– Вы затем и предлагали, чтоб она отказалась? Зная, что откажется?

– Да.

– Вот как? Почему?

Молчание. Он вскидывает подбородок. Чуть-чуть улыбается. Грустно-ободряюще. А я зачем-то говорю: «Вы ее ударили». Он стискивает зубы, сдвигает брови.

– Когда? Сейчас? Нет. Но однажды ударил. Избил. Между нами было много плохого. То есть с моей стороны. Из-за того, что… ложно и тайно. Хотя оправдываться нечем. Зверство. Мое. Старый Медведь не простил. Но больше никогда и ни за что. Теперь все иначе.

– Она меня вытащила. Под выстрелами.

– Знаю.

– Она меня любит.

– Знаю. Она давно мне сказала. Но ваше с ней давно – несколько недель, а наше с ней – два года. И еще год, когда мы только смотрели друг на друга. И во мне тоже есть что любить.

– Больше, чем во мне.

– Почему же вы хотите остаться?

Потому что песок в горле, и словно иголки по коже, и перед глазами рука из-под черного одеяла, и окровавленная шпилька в рыжих волосах, и кровоподтек на виске. Что-то я говорю вслух. У него застывает лицо. Он мрачнеет как-то не в меру. Наконец, выговаривает свое:

– Вот как?.. но это же невозможно.

Молчу.

– … совсем невозможно.

Молчу. Мог бы сказать, что мы одинаково поступили с Мартой. Оба думали только о себе. Но он не хуже меня это знает, он же справедливый. Наверное, скажет, что давнее и преданнее чувство Дона Довера…

– … вы еще не знаете, что случилось. Живые живы, но… Они сожгли мертвого. Они сожгли Гая.

И пепел развеяли по ветру.

В жизни ничего не кончается, и рассказать ее нельзя. Но можно поставить слово «эпилог» и написать: пепел развеяли по ветру.

Среди событий этих дней развеянный прах больнее всего потряс воображение горожан. Такого здесь не было никогда. И особенно страшно, что все по закону. В кодексах автономии нашлась и такая мера для посмертного поношения самых страшных преступников.

Я не видел встречи капитана со знаменосцем. Каждый был со своей гвардией, но все обошлось тихо.

Следствие началось и потянулось как тяжелейший размен. Уже понятно, что наше дело из тех, где обман понемногу уступает убедительным опровержениям… но не сдается. Индюк держится так уверенно, словно достиг поставленных целей. Понять бы, каких. Его не отзывают, сам он в отставку не просится. Земляки на него косятся и его боятся.

Экстракт индюковой позиции обозначился так: судить только Юджину. За убийство начальника добровольцев – особоуполномоченного комиссара, присланного из центра. Ну, назовите его ревизором, – а почему вам комиссар не нравится? Больше судить некого. Сам знаменосец не виноват решительно ни в чем. Он защищал горожан, боролся за истину и подчинялся приказам. Да, возможно, что особоуполномоченный действовал в чем-то ошибочно. Собственно, в одном-единственном прискорбном случае. С несчастным старичком, умершим от разрыва сердца. Знаменосец, как и весь город, глубоко сожалеет и готов доказать свои чувства реальным делом.