Светлана Федотова-Ивашкевич - Другая, следующая жизнь

Скоро пришел доктор. Потрогал лоб, посмотрел горло, зачем-то заглянул в глаза и сказал: «Нервное переутомление». Он дал какой-то порошок, от которого мои мысли стали плавными и неторопливыми, а глаза закрылись.

Всякий раз, когда я выплывала из забытья, Аня поила меня то бульоном, то отваром, после чего я опять камнем падала на дно глубокого колодца. Иногда я видела рядом с ней одного из Сергеев, а иногда Юрия. Но все они были такими далекими и ненужными.

Однажды я открыла глаза и не захотела больше спать. Что-то сдвинулось во мне в лучшую сторону. За окном слишком громко орали вороны. На полу лежало солнышко. Да нет, конечно же, не оно, а его отблеск в форме рам. Зверски хотелось есть. Я подошла к окну и выглянула на улицу. Тополя были в сказочном инее, как будто собрались на бал. Игрушечные человечки спешили куда-то по дорожкам, проложенным сквозь огромные, в их рост, сугробы. Сзади стукнула дверь.

– Стоит! Стоит! – кричали вошедшие Сергеи и Аня.

Ну, стою. А чего орать-то?

И снова потекла прежняя жизнь, как ни в чем не бывало: дом Мешкова – кафедра – прогулки с Сергеями – Аня.

Когда я вышла на работу, Юра первым делом рассказал, что тоже пострадал. Однажды, после того как кафедру посетили ректор с женой, сотрудники были в такой ажитации, что, после того как они ушли, не нашли ничего лучше, чем устроить состязание по сбиванию друг друга. Нужно было прыгать на одной ноге, а другую при этом держать подогнутой. Профессор чуть не сшиб Юру, и тот с размаху налетел ключицей на косяк с такой силой, что рука повисла, как плеть, и возник огромный синяк. Две недели Юре пришлось на практических занятиях писать на доске левой рукой.

«Да ведь он еще мальчик», – вдруг увидела я очевидную вещь.

Не только с Юрой произошли перемены в моих глазах. Я стала различать детали, которых раньше не видела. Аню не любит муж, а она бьется за него, как легионер. Казавшаяся сонной и неповоротливой Пермь оказалась ловко устроенным механизмом, где все связано и переплетено. Один из Сергеев обожал меня по-настоящему, а другой только симпатизировал. Моя мама раньше выступала на сцене – для меня теперь это было очевидно. Сотни мелких деталей из памяти собрались воедино и сложились в единственно верную комбинацию. А папа очень сильно ревновал ее к прошлому. Да, именно так. Георгий, несомненно, был увлечен мною первое время. И что же было не воспользоваться случаем, если он сам шел в руки? А потом охладел. Обязательства губят любовь вернее расстояния.

В остальном все было так же, да только уже иначе.

Со мной случилась еще одна перемена. Я поняла это однажды, когда пришла к Рубцовым на вечерку. Все было как обычно: пили чай, ели Анины пироги с капустой, разговаривали о политике – в городе все время что-то происходило, потом стали петь. У Рубцова был отменный голос, и он приглашал к себе не только тех, с кем можно поговорить, но и тех, с кем можно спеть. Я часто до болезни бывала у них и пела вместе со всеми. Иногда меня просили отдельно спеть «Лебединую песню», старинный цыганский романс. Почему-то всем он очень нравился.

Так было и в этот раз.

Я запела. Слова, повторенные сотни раз, легко ложились на язык, но только сейчас за ними вставало нечто большее. И шли они откуда-то из живота, из солнечного сплетения, оттуда, где, наверное, и находится душа.

Надвинулись грозовые облака, и пошел суровый беспощадный дождь.

Резко рванул ветер, и хлопнула ставня. Пахнуло морем и мокрой сиренью. Шум прибоя ворвался в комнату.

Жизнь рвалась, как шелковая рубашка, жалобно и бестолково.

Сверкнула молния, и смерч завертел, закружил по комнате. Зазвенели рюмки. Качнулась люстра. Камни с гор понеслись, набирая скорость, и вот уже их целая лавина.

Закончилась нота, и я наконец вдохнула воздух, как вынырнувший с большой глубины пловец.

Все молчали. У них были какие-то странные лица. Они смотрели на меня так, словно увидели во мне что-то такое, чего раньше не было – третий глаз, например. Даже Аня глядела на меня как-то не так. Рубцов сдернул очки и стал их резко протирать платком, а остальные бешено захлопали. Я села.