Светлана Федотова-Ивашкевич - Другая, следующая жизнь

За мной ухаживал тот молодой человек с модными усиками – Юрий. Он тоже работал лаборантом и брал на себя всю грязную работу: мышей, например, препарировал только он.

Он рассказывал массу всяких веселых историй со своим участием. Например, такую: «Однажды жены ректора и вице-губернатора, интересовавшиеся тем, как идут дела в университете, пришли посмотреть на нашу работу. Они были в шляпах со страусовыми перьями, в роскошных боа и муфтах. Я сидел перед анатомической банкой с глицерином и бережно «монтировал» человеческого зародыша по методу Шульца. Наш профессор представил меня так: «Это мой ассистент, а в банке его собственный сын, которого он не пожалел для науки».

Еще за мной ухаживали два Сергея, с которыми мы жили на одном этаже. Один преподавал алгебру и механику, другой – физику.

Сергеи опекали меня дома. Мы ходили с ними гулять к лесопильному заводу графини Шуваловой, той самой, в империи которой работал Георгий. Один шел слева, другой справа. В такой же конфигурации мы гуляли и к женскому монастырю, который содержат Каменские, и к причалам завода Мешкова и даже в деревню Балатово. Но и в городской сад, и на Черный рынок, и в театр я ходить категорически отказывалась – боялась. Причем мадам Хасаншину встретить боялась больше, чем лысого следователя.

Они очень смешно соперничали за мое внимание. Например, отрежу я колбасу и подам одному из Сергеев. Он тут же скажет: «Вот видишь, Зоя Александровна выделяет меня особо. Первый кусочек колбасы она подала мне». А другой тут же ответит: «Просто он был слегка обветрен, а вот хороший кусочек, со свежим срезом, Зоя Александровна для меня приберегла».

Мне было с ними весело и интересно. Более того, я была им очень благодарна за то, что они заботятся обо мне и не оставляют одну. И мне нравились и Юрий и оба Сергея, но как друзья.

Сердце мое было занято.

Я продолжала думать о Георгии. Мысли были мучительные: так расчесывают разбитую коленку, покрытую коростой. И больно, и не можешь остановиться. Разбил ли он мое сердце, или же это я сама расшиблась о придуманную мною же стену? Не знаю. Я ничего не знаю.

В городе тем временем становилось все неспокойнее и страннее, и это было мне на руку: до меня ли людям в погонах, когда в Петербурге какая-то революция.

Я не вникала в это нарастание непонятного, потому что занималась только собой. После всего пережитого я стала настоящей махровой эгоисткой. Просто больше не хотела, чтобы что-нибудь подобное в моей жизни еще произошло. И потому все имеющееся время думала о своей жизни, ведь ответ на вопрос «где ошибка?» так и не был найден. На размышления обо всем остальном не было ни времени, ни сил. Ни, если честно, желания.

Кроме себя, меня интересовал еще только разве что Уильям Блейк. И то, только потому, что сыграл странную роль в моей жизни.

Так прошел год.

Однажды, накануне нового 1918 года, я шла в Кирилло-Мефодиевское училище на работу. Профессор Гандлевский, проезжая мимо в пролетке, решил меня подвезти. Мы снова были в дороге, и, может, потому разговор вернулся к теме, начатой еще в поезде.

– Александр Васильевич, – спросила я его, – а помните, в поезде, когда мы сюда ехали, вы сказали очень интересную, но загадочную фразу про Соню и про икспириенс?

– Я несколько хитрил, милая девушка, – сказал он, – просто мне хотелось еще раз с вами встретиться. И это могло стать поводом для будущей встречи. Вы же любопытная барышня!

– Я не согласна с тем, что Соня – пустоцвет. Ведь она же так искренне любила и умерла именно поэтому. Как вы не понимаете: ведь ее жених женился на другой! Вы что же это, осуждаете умерших за любовь?

– А вы, что же, одобряете? За любовь нужно жить. Тем более что в смерти ее не было никакой особой необходимости. Разве что Толстой не знал, что дальше с нею делать.

– Да! И потому он поступил, как разлюбивший мужчина: просто избавился от нее. Ведь разлюбленная женщина все равно что умирает. Она даже его героиней перестала быть. Все время, пока она была ему интересна, он называл ее Соня, а как остыл, тут же написал: «Кузина умерла спустя четыре месяца». И все.

– Видите ли, Толстой – великий писатель, а «Война и мир» – великая книга. Не только потому, что, как и на картинах Брейгеля, в ней показано движение огромных народных масс, людского бульона, но еще и потому, что он описывает некие личные стратегии. Стратегия Сони была полюбить раз в жизни и умереть в один день. Она оказалась неверной: есть масса факторов, которые влияют на нас и искажают наш выбор. Один из таких факторов – спасение рода, семьи, в том числе с помощью денег. Простите меня за то, что я сейчас скажу, но это – жизнеспособная стратегия. Как и поведение Наташи Ростовой. Если вы перечитаете роман, то увидите, что первой ее любовью был человек недостойный – и она даже бежала с ним. Помните ту сцену, когда Анатоль просит у цыганки отдать подаренную ей шубу Наташе? И та замялась, но отдала? Заметьте, что Ростова после этого не умирает, а совсем наоборот – получив такой жестокий икспириенс, выходит замуж за Пьера Безухова и предстает перед читателями с детьми и пеленками.