Светлана Федотова-Ивашкевич - Другая, следующая жизнь

Андрей тоскливо посмотрел в окно: Бирюков сел на любимого конька и потому мог говорить часами.

– Одна из лекций семинара так и называлась «Доведение до самоубийства», – сегодня Бирюков решил быть конструктивным. – Производится чисто филологическими приемами. Механизм прост. Втираешься человеку в доверие, залазишь ему, условно говоря, под кожу, а потом – хрясь – и говоришь ему, что он никто. И не сразу, постепенно, может, через год или два, он сам решает больше не жить. Я подошел к профессору после лекции и говорю: «Как же так? Так ведь мы сейчас переубиваем друг друга», – а он ответил: «Дмитрий, для того чтобы достичь уровня, чтобы произвести то, о чем я вам сегодня рассказывал, нужно много работать и учиться. Быть очень внимательным. Расти. И когда ты будешь к этому готов, ты сам не сможешь принести вред человеку». «Мерзавцу смогу», – говорю я. «И мерзавцу не сможешь», – ответил он. В общем, я к тому клоню, что есть методики воздействия на психику, которые не являются фантастикой. И коммунисты этими методами могут владеть.

– Друг мой, – голос Рашида стал ласковым – явный признак, что сейчас разнесет аргументы собеседника в пух и прах. – Мы много раз говорили с тобой о вреде образования. Поговорим и сейчас. Наводящий вопрос: сколько стоили ботинки того лектора?

– Да ты че, это же 93-й год был. Я, че, помню, что ли?

– И богат ли он сейчас?

– Слышь, ты, я тебе кто – папа римский, все знать?! – Бирюкову вопрос очень не понравился.

– Огромное. Если такая методика действительно существует и он ею владеет, то к настоящему времени должен быть сокрушительно богат. Так богат, что все мы знаем его в лицо и по имени. Это был Потанин? А, может быть, Абрамович?

– Связь-то какая между деньгами и самоубийствами? – Дима картинно вытаращил глаза, чтобы собеседник мог наглядно понять, как он глуп, но Рашид этого не мог видеть.

– Да самая прямая тут связь. Если ты кувалдой можешь кувшин разбить, так и гвоздь ею же забьешь. Иными словами, если у тебя есть что-то, чем ты можешь разрушить, то этим же ты можешь и создать. Есть великий закон симметрии, в который я верю больше, чем во что бы то ни было другое. Можешь довести до самоубийства, значит, сможешь так выстроить свои отношения с людьми, что они тебе понесут деньги, золото, бриллианты и еще и будут счастливы от этого. Если ты живешь в нищете, значит, грош цена твоим филологическим умениям.

– А помнишь, Рашид, – Андрей стал заштриховывать нарисованные квадратики, – ты рассказывал, что на заводе, который ты взял в Твери, есть подсобка с дверью, которую заварили еще во времена развитого социализма.

– Помню. Слесари туда стали ходить вешаться каждый месяц, а как дверь заварили, так перестали. Мы ее тоже открывать не стали. Мало ли что.

– Завод-то секретный, Рашид, был?

– Секретный. Да ты к чему клонишь? Думаешь, КГБ слесарей специально убивал? Опыты ставил? И тогда, и сейчас нормального слесаря 6-го разряда найти – счастье. Тренироваться можно было и на зэках, если уж на то пошло, и на этих, как их, в ЛТП которых сажали. Еще и экономическая выгода была бы.

– Он к тому клонит, что тут может быть рука ФСБ, – Бирюков в тот день проявлял просто чудеса проницательности. – Мы же рушим оборону страны. По сути, ключевой завод хотим закрыть по производству боеприпасов. Мало кто это понимает. Вернее так: кто-то может это понимать, как и то, что остановить нас невозможно. Ну, и какой-нибудь, прости господи, ворошиловский стрелок, владеющий сданной в металлолом установкой по производству торсионных полей, как партизан, решил помешать нам.

Компаньоны невесело рассмеялись и на том закончили совещание.

Андрей сидел в своем кабинете и вспоминал, как после окончания юридического факультета ПГУ в 1990 году был приглашен в управление КГБ возле театрального сквера.

– Мы можем предложить вам другие перспективы, – сказал офицер, лицо которого Андрей до сих пор помнил в мельчайших подробностях. Как и то, что его звали Валентин Викторович Глушко. Время было такое, что КГБ уже не особо боялись, но и дерзить не осмеливались. Андрей вежливо отказался от продолжения учебы в высшей школе КГБ, сославшись на другие жизненные планы, но вот что странно: в конце разговора он вдруг почувствовал такую сильную любовь к этому человеку, такое доверие и восторг, что это его даже напугало. Никогда Андрей не испытывал таких сильных чувств к кому-либо. Даже в детстве к родителям он относился ровнее. Для него такая реакция была, можно сказать, даже дикой.