Елена Котова - Период полураспада

Степан Иванович поднялся на заре, вышел из-за занавески, отделявшей от горницы их с женой угол избы за печью, напился воды из кадки, глянул вверх, на полати, где рядышком посапывали два его сына: «Взять, что ли, с собой? Ладно, пусть малой поспит, накосит еще свое». Он тронул за вихры старшего, Ваську.

– Вась, вставай, сено косить пора.

Васька промычал что-то, попытался зарыться поглубже в подушку, но тут же вздернул голову:

– Бать, на покос пойдем? С мужиками?

– Ты вставай, да шибко не шуми, все еще спят. Умойся давай и выходи. Хлеба вон возьми со стола… Я за косами пошел.

Васька, лягнув спящего рядом младшего Витьку, слез с полатей, плеснул в лицо воды из рукомойника, висевшего у притолоки, сунул за пазуху ломоть хлеба. Выбежал во двор: «Ща, бать, я быстро…»

Степан Иванович с двумя косами на плече – одна покороче, специально для Васьки приладил, – и сын вышли за калитку, пересекли поляну, за которой бежала узкая речка, взяли вправо и берегом пошли вдоль деревни в сторону полей. В затылки им уже светило солнце, но еще стояла, как и положено, роса. Васька вприпрыжку семенил рядом с отцом, поглядывая на реку, от которой поднималась влажная утренняя дымка.

– Бать, молоко взял?

– Взял, взял, на тебя не понадеялся, – усмехнулся отец.

– А Витьку чего не взял?

– Мал еще, пусть спит.

– А теть Лена к нам в обед придет?

– Мы к обеду закончим.

– А что после обеда делать будем? В лапту?

– В лапту, так в лапту.

– А Нина будет прясть с теть Леной?

– Ткать они будут, а не «прясти». Когда говорить будешь правильно? Большой уже, одиннадцатый год.

– Ну, ткать, какая разница…

Степан Иванович с тех пор, как себя помнил, жил в селе Малышево Ковровского уезда Владимирской губернии. В германскую воевал, в гражданскую служил в коннице в Красной армии, вернувшись, взял в сельсовете земли, построил дом почти на краю села, отделившись от родителей. Через год привел в него из соседней деревни жену Евдокию Ивановну, стал вместе с ней поднимать хозяйство. В двадцать втором родился первенец, Василий, через полтора года – дочь Нина, а еще через два – младший, которому дали «городское имя» Виктор.

Когда умерли родители Евдокии, Степан Иванович сказал жене, что надо бы взять в дом Лену, ее старшую сестру. Той уже тридцать, так и проживет в девках. Хозяйство втроем они подняли быстро, в доме была корова, две лошади, пара свиней и птица без счета. Изба скромная – сени, отгороженные от хлева, где стояла корова, да горница, правда большая, в три окна. Вдоль двух окон большой рубленый стол, слева – две широкие лавки, где спали Лена и дочь Нина, справа, поперек комнаты, – печь до потолка, за ней угол с окном, выгороженный пестрой ситцевой занавеской, где спали Степан Иванович с женой. В углу под образами ткацкий станок – Ленино хозяйство, та и вязала на всю семью, и ткала, – все больше скатерти и половики, на продажу.

Коллективизацию Степан Иванович одобрил: хоть у него самого батраков и быть не могло, но смотреть, как они ишачили на двух богатеев их села, спиваясь один за другим, ему было не по сердцу. Хоть и пустые люди, раз свое хозяйство не подняли, а все люди. Пусть хоть на все село работают, все больше пользы. В колхоз ему пришлось отдать одну лошадь и свинью, а дальше стал он крепко торговаться и вторую лошадь с коровой отстоял. Пришлось еще с колхозом птицей поделиться, но что птица, за лето новая народится, это ж не корова.

Степан Иванович вел агитацию за колхоз не из-под палки, а от души. Комиссар – так он по привычке называл партийного работника, присланного из города – ставил его в пример: «Середняк, а сознательный». С удовольствием ходил он и на занятия политкружка, где изучали статью товарища Сталина «Головокружение от успехов». Статья была правильная. Степан Иванович охотно разъяснял односельчанам, к удовлетворению партработника, разницу между сельскохозяйственной коммуной и артелью, которая являлась, как говорилось в статье, «основным звеном сельского хозяйства». Еще в ней говорилось, что коренной поворот деревни к социализму уже совершился, и это было тоже правильно: их колхоз поднимался, кулаки перевелись, а середняков, таких, как Степан Иванович, никто не обижал. По причине службы в Красной армии продразверстку он знал больше по рассказам, но ему было ясно, что если все вчистую отбирать, то, кроме голода и пьянства, ждать нечего, а голод в их селе, да и во всем уезде, который теперь назывался «район», как говорили старики, был в те годы нешуточный. Хотя и то, что некоторые старики – да хоть бы Егор Тихонович, пятидесятилетний бобыль, особенно уважаемый в деревне, – судили да рядили вечерами, как городские непременно развалят колхоз, переведут собранную по дворам скотину, Степану Ивановичу было тоже не по душе, и он старался таких разговоров избегать.