Елена Котова - Период полураспада

Сразу после возвращения произошло неизбежное резкое ухудшение… Исчезли подпорки: радость от гор и красот Швейцарии, от встреч с Иркой. Месяца через полтора Алочка окончательно слегла, подступила полоса непрерывной боли. Скотская российская медицина выписывала наркотические обезболивающие вдвое меньше, чем нужно, руководствуясь скотскими нормативами. Гуля ломала заветные таблетки на четыре части, пытаясь помочь маме продержаться подольше без невыносимой боли, ничего другого она сделать не могла. Смотреть на мамины страдания было невыносимо. Мама худела с каждым днем, она весила уже сорок килограмм, с трудом поднималась с постели.

Гуля наняла сиделку, потому что как раз в это время ее все же взяли на работу обратно в ВЭБ, правда на низкую позицию, но это не имело значения. Она ездила на рынок, доставая черную икру, которую продавали из-под прилавка, делала бульоны, выливала их, варила овощные отвары и снова выливала, после того, как мама съедала две ложки. Когда мама забывалась сном, Гуля думала, что она больше не в состоянии день за днем видеть эти страдания. Подошли ноябрьские праздники две тысячи первого года.

– Мамуль, я съезжу повидать Юрика? Ровно на неделю. С тобой останутся две сиделки, они по очереди будут приходить на сутки. И тетя Ира тут…

– Нет, не уезжай!

– Мам, почему? Только на шесть дней. Ну что случится, если ты с тетей Ирой и с сиделками шесть дней побудешь без меня?

– Алочка, – поддерживала Гулю Ирка, – ты не права. Гуле тоже нужен отдых, и Юру нужно проведать. Я буду приходить каждый день.

– Доченька, не уезжай, – просила мама уже совсем слабеющим голосом, но тут же он приобретал привычные интонации Наталии Семеновны, – не уезжай, слышишь! Тебе нужны развлечения? Не смей уезжать, сказала!

Лена не понимала, почему мать так сопротивляется. Тетя Ира повторяла, что маме просто необходимо настоять на своем, как это было всегда. «Езжай и ничего не слушай. Ты что, не знаешь своей матери? Это ее натура… – говорила она Гуле на кухне.

Вашингтон Лена решила проигнорировать, чтобы уложиться в неделю. Только повидать сына, который снова был сам не свой, как, впрочем, и вся Америка той осенью. Они с Колей встретились в Нью-Йорке, остановились по соседству с Terrytown, пару раз сводили детей в ресторан, съездили в поместье Рокфеллеров посмотреть скульптуры Бранкузи и лучшую частную коллекцию картин Пикассо. В день отъезда поехали в Нью-Джерси: посмотреть на Манхэтттен со стороны пролива Гудзона.

Был солнечный ветреный день, Гуля стояла на деревянном настиле променада, шедшего вдоль реки, и смотрела на skyline Манхэттена, в которой невозможной, немыслимой дырой зияло отсутствие башен-близнецов Всемирного торгового центра, рухнувших два месяца назад. На сам Манхэттен ехать никому не хотелось. Даже на другой стороне Гудзона отчетливо слышался запах паленой резины и плавленой пластмассы, еще какой-то удушливый и сладковатый запах, о котором не хотелось думать. Запах смерти.

– Юр, ты приедешь в Москву, к бабушке?

– Да, мам.

– Завтра в аэропорту куплю тебе билет.

В аэропорту JFK Гуля сумела купить билет на мили. Куда ей столько миль, солить, что ли? Пусть сын летит бизнес-классом, порадуется.

В Москве мама разговаривать не хотела. Или уже не могла. Она редко выходила из забытья, в сознание ее приводила только боль. Приняв полтаблетки, снова погружалась в дрему. Юра приехал через неделю. На два или даже три дня бабушке стало заметно лучше. Чуня с матерью сидели у ее постели, разговаривали. Юра рассказывал про свою жизнь, Гуля – про работу, Алочка слушала… иногда вставляла слово. Поздно вечером, когда бабушка засыпала, они, оставив ее с сиделкой, бегали быстро съесть что-то вкусное: Гуля не хотела, чтобы сын видел одни страдания, он не был в Москве три года, пусть у него останется хоть какая-то радость от поездки.

– Бабуль, я уезжаю. Ты должна поправляться, слышишь? Я обязательно приеду к тебе на Новый год, – сказал Юра через день после того, как они в суши-баре по соседству отметили Гулин день рождения, двадцать первого ноября.

– Юрочка, ты, главное, учись. Маму береги. Все будет хорошо, – это были последние отчетливые слова бабушки.

Наутро Юра уехал. Гуля всего-то отсутствовала два часа – отвозила сына в Шереметьево. Приехав, застала маму в забытьи. Ждала, что к вечеру та придет в себя, они будут делиться надеждами на то, как именно устроится Чунечкина жизнь. Мама пришла в себя, но ненадолго. Прошел еще день.