Елена Котова - Кащенко. Записки не сумасшедшего

Жена Игоря – ведущий стилист в Estée Lauder – тоже радовалась, что дети старых друзей ее мужа, еще со времен России, приедут к ним на целый месяц и она будет угощать своих приятелей такой интересной русской парой. У Церманов не было детей, и они все еще были влюблены друг в друга, хотя были женаты больше двадцати лет. Они вместе приехали в аэропорт встречать Лёника и Надюшку, и Лёник поразился тому, насколько они оба молоды. Высокий, некогда черноволосый Игорь, теперь совершенно лысый, и его хрупкая жена с прекрасной осанкой и еще более прекрасной кожей, которая даже терпимо говорила по-русски. От Церманов шел запах успеха, так же как и от их дома – с окнами на океан и двумя террасами, от широких диванов, в которых можно было утонуть. А еще запах чистоты, свежесрезанных цветов и покоя.

Лёнику понравилось, что Игорь в первый же вечер, когда его жена и Надюшка отправились спать, после первого же шота виски предложил не обсуждать эту мутотень с отцовством, не расчесывать прошлое, а просто хорошо провести вчетвером месяц. Все так и получилось. Лёник даже показал Игорю с женой коллекцию своих фотографий. Игорь согласился, что картинки, конечно, безумны и могут вызвать сомнения в нормальности автора, но вывихами психики в Америке никого не удивишь, а вот фотографии поразительны, в их безумии и есть вся фишка. Правда, он сказал не «фишка», этого слова он, конечно, не знал. Он произнес: «It’s this sickness that makes the trick!» Это Лёник сказал про фишку, отчего они вместе долго смеялись, а когда объяснили жене Игоря, в чем фишка, та сказала, что выставку так и надо назвать Blue-chip Ugliness.

– Тут это будет иметь успех, – повторяли Игорь и его жена.

Лёник с Надюшкой посмотрели Сан-Франциско, Лас-Вегас, Большой каньон. Лёник рвался в Нью-Йорк, но Надюшкин отпуск заканчивался, а тут еще выставка, которую неутомимая жена Игоря организовала, пока они колесили по западному побережью. Она сама отобрала пятьдесят лучших фотографий и издала каталог. «Самые уродливые, максимум шока, максимум экспрессии», – повторял Игорь, и, действительно, выставка имела громкий успех, калифорнийская пресыщенная элита нашла ее «свежей, оригинальной, актуальной» и даже обнаружила «игру контрастов между красотой души и уродством фасада, мастерски переданную автором». Игорь настаивал, что необходимо провезти выставку по Америке. Первым делом – в Нью-Йорк, конечно. В отличие от Надюшки, Лёнику торопиться было некуда, не к отцу же на работу. Они с Игорем проводили Надю в аэропорт, прямой рейс Лос-Анджелес – Москва.

Три месяца Лёник летал по стране, опережаемый собственной славой. В Чикаго, Бостоне, Нью-Йорке, Новом Орлеане – везде было одно и то же: папарацци, автографы, интервью, ставки за которые росли с каждой неделей. Его тошнило от слов «артхаус» и «концептуальное искусство».

В Бостоне он познакомился с шаловливой инженю двадцати семи лет, считавшей себя состоявшимся писателем коротких рассказов с признанием среди истинных ценителей. Лора была из тех барышень, что рождаются уже с трехмиллионным трастовым фондом, одевалась с тем сдержанным шиком, который отличает поистине большие и старые деньги, она сразу и безоговорочно приняла Лёника таким, как есть, что тоже было безусловным плюсом.

Лёник не вернулся в Москву ни через три месяца, как обещал Надюшке, ни через год, как позже обещал матери. Через год он снял дом с видом на океан, минутах в тридцати езды от Церманов, и позволил Лоре к нему приезжать. Он продал половину фото из своей коллекции, часто ездил в северные горные дикие штаты, чтобы пополнять свои запасы будущих уродов, и у него появился первый миллион, а ставки за интервью стали неприлично запредельными. Через два года, когда миллионов стало уже шесть, он представлял, как его дряхлый отец все еще пыжится в своей тошнотворной строительной компании, где все по-прежнему, где две трубы льют куда-то воду, а третья ее выливает, а отец все ищет правильные ответы, но никогда их не найдет.

Две фотографии купил у него музей Гуггенхайма, на что Лёнику было совершенно наплевать. Лора поселилась в его доме, и он переложил на нее изучение предложений – стать ли contributing креативным директором для какого-то из журналов мод, которые так и охотились за ним, или лицом продвижения часов Hamilton, или сумок Tom Ford, или еще какой-то дряни, сулившей огромные деньги: Лору надо было чем-то занять, а с Лёника вполне пока хватало Пулитцеровской премии. Лора что-то попискивала насчет собственного дома, но Лёник пропускал эти инсинуации мимо ушей, продолжая снимать все тот же дом, хотя, по правде сказать, он уже стал тесноватым. Но Лёник раз и навсегда запретил Лоре спрашивать, не хочет ли он переехать на восточное побережье.