Елена Котова - Кащенко. Записки не сумасшедшего

А вот героиня фильма «Под покровом небес» не служила Малковичу, она с ним скучала… Она ждала счастья, которое развеяло бы скуку, и скука не давала разглядеть, что счастье не надо ждать, что оно рядом, что нужно просто уметь увидеть его за знойной, тоскливой скукой, наполняющей ее жизнь день за днем. За это жизнь ее и наказала крайне жестоко. Малкович умер у нее на руках в африканской пустыне, а она, пройдя мучительный путь и все, наконец, поняв, стоит в последнем кадре перед окнами затрапезного отеля, где в начале фильма ей было так скучно. Стоит и не решается войти, и непонятно, пугает ее этот невзрачный отель своим шиком или манит… А как этот отель раздражал ее в начале фильма, когда ее привез туда муж-Малкович и она не хотела понять, что же погнало его в эту тоскливую знойную Африку… Возможно, именно то, что она его не любила? Возможно, но разве это теперь важно? Теперь его уже нет, теперь она его уже любит, но теперь, увы, уже поздно.

Справедливости ради должна заметить, что не всегда принц увозит «ее» в прекрасное далёко, но и фильмы, где он этого не делает, приносят один вред, обостряют болезнь лохушек вроде меня. Как же мне хотелось, чтобы в «Касабланке» Рик увез Ильзу – Ингрид Бергман – на том самолете! И не только мне. Уверена, абсолютно всем, кто, судя по рейтингам, уже семьдесят лет считает «Касабланку» лучшим фильмом мирового кинематографа, этого хотелось. А как ей самой хотелось! Но Рик ее не увез, она улетела с другим, а он остался, и всем, кто, судя по рейтингам, тем не менее, каждый год снова смотрит и смотрит этот фильм, – им всем ясно, как сузился мир обоих после взлета самолета, взявшего курс на Лиссабон. Оба будут жить, вспоминая – или не вспоминая – о другом, оба смирятся с тем, что жизнь прекрасна, даже когда из нее уходит счастье. А прекраснее любви нет в жизни ничего. А прекраснее любви Ильзы и Рика вообще ничего и никогда не существовало, это как раз было ясно с самого начала! Ясно всем, особенно молчаливому пианисту Сэму, который всегда знал, что любовь принесет героям только горечь, однако и он не смел ей сопротивляться, хоть и пытался. Ильза присела к его пианино и попросила: «Спой это. Спой еще раз, Сэм», и тот запел:

И что, кроме вреда, можно ждать от такой истории? А кроме нее, есть уйма других, талантливых и так себе, вплоть до совсем неприметных, где, тем не менее, нам показывают горькую правду: героини ждут обещанной любви два часа экранного времени, но так и остаются несчастными. Я сострадаю им, хотя они вообще-то могли понять, что к чему, уже на пятнадцатой минуте. Но они же верили! Считать горькую правду лекарством от любви мы, лохушки, отказываемся.

«Мы» – это потому, что эта болезнь точно инфекционная. Ею заражаются не только от непосредственного контакта с экраном, но и от общения с другими больными. Сколько наших подруг-лохушек бегут к своим Бузыкиным или механикам Гавриловым с распахнутыми объятиями! А те пугаются этих распахнутых объятий, не нужны они им. Да что Бузыкины! Хоть один нормальный мужик, даже в кино, если, конечно, он – не Колин Фёрт, оправдывал надежды лохушек, грезящих по ночам? Мы знаем, что в жизни Колинов Фёртов нет, а тот, который есть, наверняка в жизни совсем иной, чем на экране. Но мы сопротивляемся, отказываемся представлять себе, как в жизни – что скорее всего – Колин Фёрт ходит с брюзгливым видом по квартире, глядя на пыльный Лондон, мается отсутствием вдохновения или мигренью, гнобит свою жену или не-жену, ворчит или храпит и никакой любви никому не дарит. Нам это не известно, и слава богу. Мы верим тому Фёрту, который на экране на наших глазах ныряет в пруд в белоснежной рубашке… Мы отказываемся верить, что нам подсовывают бузыкиных, которых мы принимаем за фёртов. Те единичные хеппи-энды в жизни подруг, которыми закончились их истории распахнутых объятий, только убеждают нас, что и бузыкиных можно превратить в фёртов. Для этого надо не так уж много: беречь и холить свою болезнь, любить и верить еще сильнее и безогляднее, чем в кино, и ждать несравненно дольше, чем два часа экранного времени. И мы ждем – кто год, кто три, кто полжизни, и если не приходит хеппи-энд, это лишь значит, что фильм, который мы поставили и смотрели все это время, был неправильный, и мы ставим и смотрим другой, если на это еще остались силы.

Наступает момент истины, и очередной «он» разбивает тебе сердце. Ты худеешь, не ешь, лежишь на полу, стараясь унять боль в солнечном сплетении. Лежишь и думаешь, что любовь – вовсе не благо и не счастье, а болезнь, лечить которую тебя не научили в детстве. Всему, черт побери, учили – и музыке, и иностранным языкам, и фигурному катанию, но почему наши матери и бабушки не учили нас тому, что «ни у кого нет и не было этого голливудского счастья, но все его исступленно ищут», как говорят героини моего романа? Прижать живот к полу, чтобы не дать сердцу трепыхаться, сотрясая тело волнами боли, – это, скажу я вам, первое дело в такой ситуации. И, упаси бог, ни в коем случае нельзя смотреть, как на белом лимузине «рыцарь» приезжает в трущобы спасать под музыку «Травиаты» свою «красотку», которую он из проститутки превратил в честную женщину и к которой теперь без обручального кольца не подступиться. С самого начала знаешь, что это сказка, но – черт побери – получилось же! Если бы это было полное фуфло, разве нас так пробирало бы?