Андрей Рубанов - Патриот

Его явно относило прочь от берега. Несёт ли его на запад, в открытый океан, или на юг, вдоль берега, – он не понимал. Доверяться глазомеру было бесполезно: в городе человек привыкает к малым расстояниям, к сотням метров, а здесь, на спине океана, все точные километры и мили, все сухопутные вёрсты и морские кабельтовы ровным счётом ничего не значили.

Наконец он замёрз. Застучали зубы. Он попытался применить старый спортивный способ: напряг разом все мышцы до единой, пытаясь разогнать кровь, и это помогло, но ненадолго; холод все дальше проползал за воротник и под манжеты на ступнях и запястьях. Вода сделалась неприятной, казалась ядовитой на вкус, он старался держать рот закрытым, а голову и лицо – как можно выше, чтобы хоть на два-три мгновения уберечь от брызг голую кожу. Но держать голову откинутой назад было трудно, тут же онемела шея, и он был вынужден, наоборот, опустить лицо и прижаться щекой к доске. И вот – очередной приступ озноба закончился судорогой и спазмом желудка, его стало тошнить желчью, смешанной с остатками алкоголя, и дико было уловить запах виски, совершенно посторонний, сводящий с ума, относящийся к другой реальности; запах мгновенно смыло вместе с рвотой, и наступило облегчение.

«Если не ищут – не страшно, – думал теперь он. – Надо продержаться до рассвета. Не заметили ночью – обязательно заметят днём. Тут часто курсируют вдоль берега яхты и катера, тут летают лёгкие частные самолёты. Это место, где живут самые богатые люди на планете. Здесь пресыщенные миллионеры гоняют на гидроциклах, на парусных и моторных яхтах, на катамаранах, на спортивных катерах, на вертолётах, самолётах, планёрах и воздушных шарах. Здесь промышляют рыбаки, здесь есть береговая охрана».

Доску он теперь любил, и держался на ней, кажется, совсем без усилий, как будто слился с ней, обнимал её всей кожей, – он не разжал бы рук, даже если бы сейчас случилось чудо: его нашли и вытащили из воды. Доска повиновалась теперь не движениям, а его мыслям. Вместе с доской он преодолевал очередной гребень, скользил вниз по стеклянной спине волны и отдыхал, не шевелясь, несколько мгновений, проходя нижнюю точку, чтобы увидеть впереди новую волну, и повернуть в нужную сторону, и затем понемногу, короткими движениями онемевших ладоней и ступней, подруливать точнее к нужному курсу, и при этом подготавливать себя к главному усилию: когда накатывал очередной гребень, приходилось приподниматься плечами и руками вверх, чтобы немного поднять нос доски. Перед самым гребнем вода вставала почти вертикально, и нужна была бесконечная секунда адского ужаса, чтобы перевалить пенную массу на вершине гребня, пробить ревущую на тысячу голосов суспензию и выскочить с обратной стороны, отплёвываясь и мотая головой.

Это продолжалось снова и снова, с нечеловеческой размеренностью.

И нельзя было взмолиться и крикнуть «хватит», «подождите минуту», нельзя было нажать кнопку и поставить на паузу, нельзя было воткнуть штык в землю, поднять руки и сдаться на милость. Нельзя было никаким образом остановить эту беспощадную ревущую реальность. Можно было только умереть – или продолжать.

Как все мужчины его круга и возраста, он много думал о смерти. Это было нормально, так велел самурайский кодекс, таково было главное правило самца, воина: чаще представлять себе собственный конец во всех возможных видах и формах. Быть готовым и к автокатастрофе, и к пьяному ножу в печень, и к пуле в голову. Это правило он когда-то в юности прочёл в «Хагакурэ» – японской книге о самураях – и с тех пор ему следовал. Привычка размышлять о смерти казалась ему полезной, она придавала остроту чувствам. В свои пятьдесят он мог умереть в любой момент, не обязательно насильственно – от естественных причин тоже. Разрыв сердечной мышцы, ничего удивительного. Скажут: слишком много работал.

И он думал, что готов, что, когда это настанет, – он встретит конец спокойно. Он пожил достаточно, и его судьбе мог позавидовать любой Рокфеллер или султан Брунея. Он не боялся умереть.

А сейчас, глотающий воду, оглохший от рёва волн, понимал: нет, не готов, нельзя к такому подготовиться. Когда она смотрит на тебя, спокойно выдержать её взгляд не способен ни один живущий.

Он попытался закричать, но исторг только короткий стон. Сил не осталось.

Его стало разворачивать боком, но нога не шевелилась и рука не слушалась.

Не было сил даже закрыть рот.

Она выглядела серебряным облаком брызг, несущихся навстречу. Очередным гребнем, готовым перевернуть человека на спину и оторвать от доски. Она приближалась с оглушительным шипением.