Александр Мелихов - Мои университеты. Сборник рассказов о юности

Все полезли в электричку – и я вместе с ними. Все занимали места на жестких деревянных скамьях – и я плюхнулась на ребристое сиденье. Рюкзак медленно оседал на полу, откуда-то сзади запахло колбасой и крепким чаем.

Сливаться с коллективом у меня всегда получалось плохо. Термином «социализация» в 1989 году еще никто не щеголял, но «роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет». Я и теперь избегаю многолюдных посиделок и круглых столов, не люблю свадьбы и всенародные праздники, а в той электричке прямо физически ощущала, как моей индивидуальности надавали по шее. За окнами летел, издеваясь, осенний пейзаж. Моя знакомая (у нее была странная привычка бить себя наотмашь по бедрам в момент возмущения), с которой мы симпатизировали друг другу на абитуре, басом хохотала в конце вагона. Рядом с ней сидели мальчики, и один, о ужас, доставал из чехла гитару.

Если бы на меня кто-нибудь посмотрел в этот момент, я закатила бы глаза в знак возмущения, но я в этом вагоне – и во всем поезде, и в целой жизни! – вообще никого не интересовала. Странно все устроено – оканчивая школу, кажешься себе взрослым, умудренным жизнью человеком, но в университете заново проваливаешься в несмышленое детство. Особенно в сравнении с однокурсниками, которые живут в общаге и накрепко спаяны своим нелегким бытом в единое целое. Я была в общаге на Большакова один только раз – на приеме у спортврача, который, как считалось, «лапает» студенток. На мою честь спортврач не покусился – с одной стороны, меня это обрадовало, с другой – озадачило. Если я даже спортврача не привлекаю, так чего ждать от того, кто мне мучительно нравится?..

Университет, в отличие от общаги, был для меня родным домом с самого детства. Здесь работали мама и папа – и еще дошкольницей я выучила дорогу из корпуса на проспекте Ленина в здание на улице Тургенева. Проще простого: выходишь с папиной кафедры (на двери – гладкая черная табличка с золотыми буквами: А.К. Матвеев, заведующий кафедрой русского языка и общего языкознания), поворачиваешь направо, спускаешься по широкой лестнице на два пролета вниз, стараясь не дышать (там стоит высокая ваза-пепельница, похожая на дымящийся вулкан) – и снова направо, по узкой лестнице со смешными стеклянными стенами поднимаешься наверх, попадая в длинный холл. Здесь спустя много лет университет будет прощаться с моим отцом, но пока мне всего пять, и я бегу со всех ног по этому холлу в «новое здание», на первом этаже которого работает замечательная университетская столовая. Мы обедаем здесь вместе с папой – и он всегда берет мне сразу две порции желе, красное и желтое.

Мамина кафедра современного русского языка – на одном этаже с папиной, но я бываю там реже, чем у папы. У папы меня все любят и, кажется, только и ждут моего появления, а маминым коллегам я, по-моему, мешаю – ну и мама, честно говоря, не приветствует моих сольных выступлений (в детстве я любила рассказывать анекдоты, фамильярничать и рассуждать на отвлеченные темы), а папу они только забавляют. Вот я и рада стараться!

…Мы еще до Ревды не доехали, а я уже соскучилась по родителям – хотя именно маме обязана тем, что трясусь теперь с рюкзаком в электричке. Могла бы пожалеть любимую доченьку! Но мама – вполне оправданно, как я теперь понимаю, – опасалась упреков в том, что, дескать, семья использует служебное положение в личных целях. Профессорской дочке предписывалось стать рядовым абитуриентом, неотъемлемой частью коллектива будущих журналистов, которых традиционно отправляли в колхоз вместе с будущими физиками. Для этого было жизненно необходимо целый месяц собирать лук на полях СУО «Урожай» в деревне Подгорной, потому что «как все, так и ты».

А я, повторюсь, всегда чувствовала себя отдельной личностью и упрямо не вписывалась ни в один коллектив – даже в хоре пела с трудом. Взрослые изо всех сил пытались добавить меня в общую массу, но я не умела смешиваться и растворяться, а мрачно торчала посреди общего веселья как дерево, которое забыли срубить.

Теперь, спустя много лет, я вижу те же черты характера в своем сыне – даже на коллективных школьных снимках он всегда стоит на расстоянии от всех, и это в том случае, если вообще соизволит фотографироваться…

Кстати о фотографиях. У меня, к счастью, нет ни одного колхозного снимка, хотя кто-то нас, конечно же, снимал, и мое угрюмое (а другого я в тот месяц не имела) лицо, вполне возможно, украшает чей-то памятный альбом.

Мы приехали в Красноуфимск поздним вечером. Хотелось есть и спать, но больше всего – вернуться домой той же электричкой. На перроне моя знакомая обнималась с неизвестным юношей, басовито всхохатывая. В детстве у меня была подруга по переписке из Красноуфимска – она присылала в конвертах картинки, вырезанные из старых почтовых открыток, и я пыталась прочитать слова на обратной стороне: «рогая, поздра, жела».