Александр Мелихов - Мои университеты. Сборник рассказов о юности

– Чем обязана? – Элла, еще не остывшая от обиды за новые туфли (они сушатся на подоконнике, набитые газетой), ширит ноздри и не двигается с места. – По какому праву вы тут распоряжаетесь?

– Кыш без слов с моего ложа! Права качать будешь в суде. – Добродушная Лубак сурова и непреклонна, когда задето ее чувство чистоты.

Элла, недовольно фыркнув, перебирается на другую кровать и оказывается в связке с Фенькой. От такого соседства Фенька еще крепче сжимает челюсти и устало прикидывает перспективы грядущих сражений… Панцирная сетка угрожающе скрипит под могучим телом новой соседки.

Лудак тем временем пытается реанимировать подмоченную репутацию Маркса и тщится облагородить покоробленные мокрые страницы, орудуя старым утюгом. Одно неловкое движение – и бессмертные строки, вопреки булгаковскому убеждению, чернеют и превращаются в пепел.

– Все тлен. Лубак, нажремся с горя, а? Вари звездочки!

В дверь бочком протискивается Жанна – жалкая, зареванная, с красными пятнами на щеках и груди; за ее спиной высится чей-то суровый широкоплечий торс – пришла с поддержкой. У Феньки напрягается спина, но она безразлично переворачивается на другой бок, продолжая усиленно вгрызаться в мифологические дебри.

– Кукусик, ты чего, кидаешь нас? На кого оставляешь?

Жанна, презрительно игнорируя вопрос Лубака, сгребает с полки и сует в сумку свои пожитки. Прощальной музыкой звучат ссыпаемые как попало (вопреки педантизму и аккуратности хозяйки) вилки-ножи-миски…

Лубак и Лудак, переглядываясь, видимо, выбрали политику невмешательства. У них опыт, им видней: если девки с первых дней так дерутся, лучше, если кто-то уйдет.

Когда дверь за Жанной демонстративно хлопает, резкий сквозняк швыряет деревянную раму прямо на красные каблукастые туфли, стоящие на подоконнике. Элла, взметнувшись с ложа, бросается к окошку, но уже поздно: пара хороших вмятин украсила носы ее многострадальных каблукастых.

– Х-халды паршивые! – одно движение мощной руки – и пара красных птиц выпархивает из окна комнаты 416.

Стрелки общаговского будильника неумолимо склеиваются – полночь. Лубак помешивает звезды в супе, Лудак бережно переворачивает страницы пострадавшего Маркса; Элла украдкой хрустит под одеялом соленой хлебной соломкой; Фенька, безмятежно вытянув долгие деревенские ноги в комариных укусах, то сопит, то бормочет что-то невнятное о космосе, хаосе, занудах и халдах…

Невозможно равнодушно относиться к стенам, которые стали свидетелями целого куска вашей жизни. Человеку хочется верить, что он – единственный в своем роде и место, где он учился, жил, – необыкновенное.

Пять лет мы учились в одном и том же здании факультета иностранных языков Пермского педагогического университета. Наш корпус часто принимали за сарай. Но – деваться некуда – целый факультет иняза почему-то ютился в стареньком деревянном домишке. А студенты, молодой и позитивный народец, с нежностью относились к маленьким комнатушкам, разделенным деревянными перегородками, скрипящему полу и даже к тазикам и лоханкам на обшарпанных зеленых стенах, которыми можно было любоваться из окон во время занятий.

Особенную ценность винтажному зданию придавала история. Некоторые скучные материалисты утверждали, что раньше наш корпус был всего лишь ремесленным училищем. Но лирики и романтики шептали, что нет, раньше, совершенно точно, здесь был… публичный дом – ни больше ни меньше. Иногда эти лагеря сходились в споре, и невидимые, стенка на стенку, выступали ушастые ученики ремесленного училища против надушенных вульгарных дамочек.

Раз есть старый домишко, в котором постоянно толкутся молодые креативные головы, значит, в нем непременно должно жить привидение, а может, несколько. По версии приверженцев технического образования в России, по пустым коридорам вечерами бродил свихнувшийся от учебы ремесленник. А по версии других – замученная нелегкой долей как минимум Сонечка Мармеладова.

Но история историей, а горячим студентам тоже хотелось любви и романтики. Была на курсе одна парочка. Он домашний мальчик, она из общежития. Очень страдали от невозможности проводить друг с другом все свое время, да еще учились в разных группах. Но любовь побеждает препятствия. Влюбленные заметили, что в нашем дровяничке комнатушки, гордо именуемые аудиториями, редко запирались. (Может, потому что воры уважали старость или просто не догадывались, как нажиться на антиквариате.)