Александр Мелихов - Мои университеты. Сборник рассказов о юности

Вилку с сосиской и голову Ярослав опустил одновременно. После того что увидел на дне и стенках фаянсовой горчичницы, макнуть туда то, что через мгновение должен был отправить в рот, он не мог. Ну ладно еще пить сгущенку через дырку в банке или передавать флягу по кругу, но горчица в общественной столовой – это было уже слишком. Красавчик отодвинул тарелку с недоеденными сосисками и пошел к выходу. Зрители проводили его без улюлюканья. Два поражения в день – это было уже слишком.

Виталик со спокойной улыбкой победителя оглядел зал и произнес:

– Есть голодные студенты? Тут еще есть чем поживиться.

Под хохот и аплодисменты вечно веселой студенческой братии и он покинул столовку.

Кстати, недавно наш курс собирался, и оказалось, что Виталий Николаевич и Ярослав Ильич дружат в реальной жизни. Первый владеет небольшой сетью городских продуктовых магазинов, а второй курирует стандарты качества в пищевой промышленности. Почему-то есть ощущение, что обе отрасли в надежных руках.

Общага. Филфак. 416-я комната

Фенька, блаженно вытянув голенастые ноги в комариных укусах, лежит на втором этаже двухъярусной кровати и с высоты коечного небоскреба взирает на бренность и тщету общаговской жизни.

– Луда-ак, не финти! Давай кыш до кина! Пущай душа дохнет свободой!

– Не смею. «Не лепо ли ны…» Лубак, я сегодня несносен и горд.

Лубак и Лудак – старшухи, последний курс. Заурядные имена их оснащены для крепости непробиваемым заднеязычным и звучат сурово, как кивок топора: лубак – лудак! Плоскогрудая и узкоплечая Лудак по-кроличьи дергает лапками, угрожающе приподнимает величавый том классика марксизма: мол, отвяжись, не видишь – прикасаюсь к великому? Лубак сероглаза, проста и ясна. У нее деревянные выпуклые икры лыжницы.

– Обожамчик, оставь дядю Маркса тете Жене. Кинь под подушь – и прыгай в свою калошь! Чешись уже!

У Лубака яблочно-крепкие щеки с вкусными ямками и убедительный донельзя голос.

Лудак сдается. Ей самой хочется посмотреть на Жана Маре с тонкой тальей. Нырнула в шкаф, метнулась к вешалке.

– Были сборы недолги… Лу, беретку мою – а? не узришь?

– Шевели колготками, краля! Кака беретка – теплынь!

Лубак уже в дверях, Лудак прискакивает, надевая туфлишку. Лубаку все ништяк: серой (под глаза!) кофтой-лапшой обтянута весенняя грудь; упруго-круглые икры готовы к несметным километрам лыжного бега… Но самый перец – их базар. По их фене ботают немногие. В первый день Фенька разинула рот от этой гремучей смеси одесской мовы, филологического цитатника и забубенного студенческого арго.

– Фенчик-птенчик, за дежурство погутарь с Жанной! Чики!

Фенька делает под козырек, поворачивается носом в серую наволочку квелой общаговской подушки и сладко роняет веки. Э-эх, дремануть часок, штоб завернулся сала кусок да лени шматок!

Но только-только потянули Феньку в зеленую глубь сонного омута водяные, как в коридоре завопили полоротые девицы из комнаты напротив:

– Опаликова, тушенку на кухню! Рысью! Кастрюля кипит!

– У меня голова в шампуне!

– Жан, Прилепа был? Отмечал?

– Чья сковородка, сестры? Че немытую кинули?

– Опаликова, ты че, уснула???

– Ори-ори, морда шире будет!

– Завали свой хорошенький ротик! (Все втроем!)

В дверь деликатный стукоток:

– Вы позволите?

– Э-э-э… А ты кто? – Фенька нехотя вылезает из своего убежища.

Могучегрудая статная девица, с каштановой гривой, вся до невозможности в красном, кривит полумесяцем рот:

– Соблаговолите ознакомиться, – кисть с оттопыренным мизинцем презрительно машет перед Фенькиным носом пропуском в общагу. – Позвольте представиться: Элла.

Фенька с ужасом понимает, что с этим позвольте-извольте, с этой Эллочкой-людоедкой придется соседствовать, и прямо с нынешней минуты. Неужто особа, таранящая Феньку своей харизмой, разделит с ними 16 квадратов? Мать честная, картина маслом!

Боги, боги мои, как церемонно и величественно опускается на стул корма в красном; как томно извлекается из сумочки мужской носовой платок; как с усталым достоинством промокается кожное сало на лбу и щеках; затем платок используется на манер веера (если не сказать – вентилятора) – и, наконец, применяется по прямому назначению: следует оглушительное поочередное освобождение, пардон, полостей носа от гнусного содержимого.