Татьяна Булатова - На фиг нужен!

– Вот и неси своему Славику, – проронила она и бесцеремонно отодвинула тетку в сторону. – Иди давай, – бросила Уварова наблюдавшему за ними Крюкову и отошла к рассохшемуся комоду: – А ты лампочку вверни, – скомандовала она, не поворачивая головы, и Слава покорно подошел к Ивановне, чтобы принять из ее рук банку, и стал терпеливо дожидаться, пока та найдет лампочку.

– Только синяя, – через какое-то время сообщила старуха и, выйдя из комнаты, заворчала: – Чё так и стоишь с банкой в руке, как неприкаянный? А если скиснет? – По-видимому, ей очень хотелось придраться хоть к кому-то.

– Не скиснет, – самонадеянно заверил Ивановну Крюков и обменял банку на лампочку. Через минуту комната оказалась залита тусклой синевой, отчего лица присутствующих приобрели зловещий вид.

– Как в гробу, – пробормотала старуха, бросив тревожный взгляд на застывшую возле комода Нельку – та задумчиво вертела в руках то самое сердоликовое яичко, с выщербленным кратером на боку. – Чё там тебе? – окликнула она племянницу, а потом сразу же зачастила: – Куда вот только положить тебя, ума не приложу? Матрац разве Петин? – помянула она покойного супруга и заскользила взглядом по полу, выбирая место для постели.

– Я могу уступить свою кровать, – предложил Слава, как будто речь шла о сестре, о знакомой, а не о женщине, несколько часов назад с наслаждением его унижавшей.

– Неужели?! – возмутилась Ивановна, чем сразу же выдала свое отношение: за Крюкова она искренне переживала и воспринимала его как сына, а вот племянница по-прежнему оставалась для нее отвратительным осколком родни.

– Мне нетрудно. – Слава словно нарочно отказывался понимать знаки, которые ему изо всех сил посылала старуха.

– Да чё ты корчишься-то? – наконец не выдержала Уварова, а Крюков снова поразился, как тонко она чувствует все, что происходит от нее на почтительном расстоянии. Нелькина чуткость казалась противоестественной, хотя вполне объяснялась привычным для нее враждебным отношением окружающих: Уварова обладала звериным нюхом и чувствовала опасность на расстоянии.

– Мне все равно, где спать, – подлил масла в огонь Слава, поймав себя на мысли, что непременно хочет лечь возле кровати, чтобы быть поближе к Уваровой. «Господи, да что же это происходит?!» – удивился он и снова заявил о своей готовности: – Правда, все равно. Пусть ложится.

– Вот и отлично. – Нелька не стала дожидаться старухиной реакции и завалилась на Славино место, предварительно смахнув к стене крюковскую подушку. – Ты голову-то давно мыл? – бестактно полюбопытствовала она. – Псиной воняет.

– Бесстыжая ты, Нелька, – попыталась вступиться за жильца Ивановна, но уже без прежнего рвения – расклад стал понятен: – Как псу подстилку, – недовольно пробурчала она и, взгромоздившись на табурет, достала с шифоньера свернутый старый матрас. – Возьми-ка, – сначала попросила она Славу, а потом грустно обвела его взглядом и от помощи отказалась: – Не надо, я сама…

– Смотри не сверзнись, – крикнула ей с кровати Нелька, стягивая через голову свитер. Оставшись в одной футболке, она, нисколько не стесняясь, стащила с себя спортивные штаны и, не побрезговав, забралась под одеяло, чтобы, облокотившись на локоть, долго следить за тем, как тетка стелила Крюкову на полу, бросая на нее укоризненные взгляды. И Уварова, видя все это, упорно молчала, не давая Ивановне возможности разговорить себя. Со стороны могло показаться, что Нелька экономила силы для чего-то более важного, чем пустой разговор. А вот для чего, старуха догадалась этой же ночью, когда приоткрыла дверь своей комнатенки, чтобы понять, какова природа долетавших до нее странных, ранее не слыханных звуков.

От увиденного Ивановна чуть было не грохнулась в обморок: так страшно и возмутительно выглядели эти переплетенные тела на полу.

– Чё смотришь? – прорычала тетке Нелька, и та в испуге спешно закрыла дверь. – Убила бы! – выругалась Уварова и откинулась на спину, отдуваясь. Под утро ей снова стало не по себе, но она не приняла Славиной помощи и не позволила принести себе даже воды.

Проснулся Крюков от бьющего в глаза яркого света: светило солнце, и край неба, который он видел из окна, был непривычно синий. Наверное, так бывало довольно часто, но прежде Крюков никогда не обращал внимания на то, что творится за окном. Возможно, потому, что путь на улицу ему был заказан: «Нелька не велит», – останавливала его Ивановна, и он послушно оставался дома. Да и, если честно, сил на прогулки у Славы не было. Не далее как вчера он ощущал себя практически недееспособным и уставал даже от долгих разговоров, не говоря уж о том, чтобы несколько раз в быстром темпе пересечь комнату. Сегодня же Крюков почувствовал себя совершенно другим человеком, полным сил, отдохнувшим, здоровым и крепким, хотя наверняка это ощущение было иллюзорным. Но оно было! И к тому же помогало спрятать чувство вины перед Ларисой, детьми и Ивановной. Слава впервые за столько дней искренне обрадовался этому утру.