Татьяна Булатова - На фиг нужен!

– Залетела. – Нельке, видимо, и правда было худо. – Думала, пронесет. Вгрызся зубами, не оторвешь, – выкрикнула она через теткину голову Славе и опять как ни в чем не бывало схватилась за сигарету.

– Ты чё? – возмутилась старуха. – Опять за соску? Дитя-то травить… – Известие о беременности племянницы не вызвало в ней ни грамма удивления. Она приняла его так же естественно и спокойно, как приняла бы известие о том, что в доме у нее сукотная кошка. Понятное дело – на улицу ее не выгонишь, не по-человечески, а значит, придется ждать, пока не разродится, а там уж видно будет – или всех топить, или одного все-таки оставить, а то говорят, кошки эти с ума сходят и на людей к и` даются… Впрочем, Нелька и без беременности может броситься, рассудила Ивановна и тут же поинтересовалась: – Значит, ты надолго?

– Да ненадолго я, – сначала привычно отмахнулась от тетки Уварова, а потом и в ней проглянуло что-то человеческое. Она объяснила: – Какое надолго? – Она скосила глаза на живот. – Надолго не получится. Деньги искать надо да аборт делать. Есть у тебя деньги-то? – через теткину голову обратилась она к Крюкову и многозначительно улыбнулась: – Или у твоей жены попросить?

– Попроси, – процедил сквозь зубы Слава и медленно поднялся с кровати, на которую присел в очередной раз, не зная куда себя деть.

– И попрошу! – огрызнулась Нелька и, сузив глаза, уставилась на тетку: – Знаешь, кто отец-то?

Крюков похолодел, а тетка вопросительно посмотрела на племянницу.

– Да я и сама не знаю, – рассмеялась Нелька и вдруг с нетипичной для себя интонацией попросила у Ивановны молока: – Есть?

– Молоко-то? – бездумно повторила за ней старуха и засеменила к приземистому холодильнику «Мир», доставшемуся ей от бывших соседей, недавно съехавших в город к детям. На желтоватой эмали, местами поцарапанной, красовалось несколько переводных картинок – красавицы в овальных рамах. Немудреные украшения казались старухе верхом изящества, и она относилась к ним невероятно бережно, протирала сухой тряпкой, чтобы невзначай не повредить тонкую пленку. Надо ли говорить, что и сам холодильник стоял в кухоньке больше для украшения, чем для пользы: обычно в нем было шаром покати, ибо как только наступали холода, Ивановна предпочитала хранить продукты в сенях, причем точно в таком же холодильнике, но только отключенном от сети. Это называлось экономить электроэнергию. «А чё добро-то переводить?» – объяснила она на днях жильцу и утащила в холодные сени кастрюльку с недоеденной пшенной кашей, о которой, кстати, вскоре сама забыла, как забыла и о печалях сегодняшнего дня.

Видеть Нелю в добром расположении духа было непривычно. Слава наблюдал за ней, перемещаясь по комнате из угла в угол, выбирая удобное для обзора местоположение. Со стороны могло показаться, что перед ним не исчадие ада, ворвавшееся в его когда-то успешную и спокойную жизнь, не позор семьи, если верить словам Ивановны, а обыкновенная молодая женщина, пусть не очень опрятная, довольно-таки неухоженная, не самая симпатичная… Таких сотни! Тысячи! В любом городе, в любой стране! Мимо таких проходят, не оборачиваясь, потому что они неинтересны и скучны, все на одно лицо, все – с одинаковыми представлениями о муже, детях, благополучии. Такие живут как по прописям, но ровно до того момента, пока в их жизни не произойдет нечто, что наполнит их ненавистью, завистью, цинизмом и жестокостью не только к людям, но и к самим себе. Даже собственная жизнь перестает быть для них ценностью, иначе они не погружались бы с такой легкостью в отчаянную пошлость бытия, граничащую с преступлением против человеческого естества. Впервые Крюков так думал о Неле – он был далек от осуждения, от мыслей о справедливом воздаянии. Да и как могло быть иначе? Палач и жертва всегда связаны тесными узами: жертва всегда ищет именно своего палача, а тот – только свою жертву. Разве не по этому принципу судьба соединила его с Нелей? И разве не по этому принципу в нем вырос его собственный палач , продолжающий уничтожать и себя, и свою семью?

«Дело во мне», – подумал Слава и вдруг неожиданно для себя понял, что не готов вернуться домой.

– Не сейчас, – пробурчал он себе под нос, с готовностью признавая, а порой и преувеличивая собственную испорченность. – Потом, когда она уедет и больше ничего не будет…

– Козье! – прокричала из сеней Ивановна, а потом шустро перекатилась через порог с литровой банкой в руках. Молоко было плотным настолько, что изнутри окрасило стенки белым. – Для Славика держу, – по-свойски, добросердечно поделилась с племянницей старуха, и Крюков тут же отметил, как изменилась в лице Нелька.