Татьяна Булатова - На фиг нужен!

Как это ни странно, но признание старухи принесло Славе определенное облегчение. «В другой раз, – обнял он ее и, скомкав бумажку, засунул себе в карман. – Не сейчас!» – решил Крюков и успокоил Ивановну:

– Окрепнуть, наверное, надо, а то своих напугаю… Так ведь?

Старуха мелко потряхивала головой и жалобно всхлипывала.

– Прости, сынок, – бормотала она как заведенная, чем явно раздражала племянницу, демонстративно выдыхающую дым в ее направлении.

– Не скули, Иванна, – прикрикнула она на тетку и подобралась к ней на расстояние вытянутой руки: – Как была ты блаженная, так и осталась. Давай еще дом этому придурку отпиши, а то вдруг без угла останется, жалко ведь? Жалко? – Уварова встряла между старухой и Славой. – Ну? Жалко?

– Жалко! – притопнула ногой Ивановна и как будто выросла на пару-другую сантиметров. – Жалко! Потому что вот здесь, – она стукнула себя по груди, – какая-никакая, а совесть есть. Это у тебя там ледышка чертова, а мне человечину жалко!

– Кого тебе жалко? – поначалу опешила Уварова, а потом в голос расхохоталась: – Как с языка сняла! Вот именно, что человечину, не человека. Мясо!

– Креста на тебе нет, Нелька, – замахнулась на племянницу старуха, но ударить не осмелилась, видимо, особой силы в Крюкове не чувствовала, а потому на его защиту не рассчитывала. – Не боишься, прокляну?

– Меня, что ли? – осклабилась Уварова. – Давай, не ты первая, не ты последняя. Подумаешь, напугала. – Ей и правда было не страшно.

– Озорница ты, – вдруг как-то очень по-домашнему выдохнула Ивановна и, сгорбившись, ушла к себе, оглушенная, не зная, как реагировать ни на Нелькино вторжение, ни на Славино равнодушие. Старуха взирала на привычный мир с испугом: с невероятной скоростью он разрушался у нее на глазах, и, самое страшное, она действительно не знала, как противостоять этому распаду, когда у самой не хватает мужества не просто признаться в грехе, но и исправить его.

Между тем в доме становилось все темнее и все тише. На фоне этой зловещей тишины Нелька металась юркой ящерицей из кухоньки в комнату и обратно. Какая сила не давала ей остановиться в этом безостановочном движении, непонятно. Очевидно, ее что-то беспокоило. И чем темнее становилось в доме, тем чаще она хваталась за сигареты, пока не поняла, что осталась только одна пачка и что уже завтра она сможет остаться без всего, а до райцентра палкой не докинешь. И тогда Уварова стала курить с особым смаком: пара глубоких со вздохом затяжек до головокружения, и сигарета со скрипом ввинчивалась в дно консервной банки, для того чтобы использовать ее несколько раз, просто по чуть-чуть.

Вскоре курение перестало приносить Нельке удовольствие, и ей захотелось прорвать эту поднадоевшую тишину.

– Вставай давай, – ворвалась она к тетке в комнату. – Хватит валяться! Я жрать хочу.

– А ты привезла что жрать? – Кажется, Ивановна целенаправленно провоцировала племянницу на конфликт, надеясь, что та основательно разгорячится и в пылу изменит свое решение обосноваться у тетки на какое-то время. Но Нелька не поддавалась на провокации и отчаянно бранилась с Ивановной, не забывая при этом поминать дурным словом и застывшего в молчании Крюкова. – Разлеглись, бляха, как две колоды. Ни тебе чаю попить, ни поесть по-человечески. Приехала к тетке, называется! – ворчала Уварова и становилась все возбужденнее и возбужденнее. – Але! Народ! – вдруг забалагурила она и неожиданно поперхнулась: через секунду Слава услышал, как Нельку выворачивает наизнанку.

– Обкурилась, стервь, – объявила Ивановна, выходя из своей кельи. Она физически не переносила, когда рядом кому-то становилось плохо, вне зависимости от того, нравится ей человек или нет. Пожалуй, только с Крюковым она не сразу решилась на проявление истинной своей сути, и то потому, что строго-настрого запретила племянница, обозначив ее обязанности от сих до сих: не спасать, а присмотреть, больше не надо. – Чего ты? – направилась старуха навстречу выходящей из сеней Нельки.

– Чего-чего! – отмахнулась от тетки Уварова и вытерла рукавом губы. – Не понимаешь, что ли, чего?

Ивановна уставилась на племянницу и долго соображала, какая такая немочь заставляет ту рыгать над помойным ведром, выставленным в сени на всякий случай, не в огород же бежать в полной темноте, если приспичит, так недолго и ногу повредить – о грядку запнешься.

«Беременна!» – обдало жаром Крюкова, и он с недоумением уставился на старуху, никак не умеющую взять в толк, что же такое происходит. Была Ивановна бездетна и обо всех симптомах, сопровождавших подобное состояние, знала только из уст своих сверстниц, да и то не наверняка.