Татьяна Булатова - На фиг нужен!

Оказавшись на полу, Слава обнаружил пару задвинутых под кровать домотканых половиков и медицинскую утку, покрытую ржавыми пятнами в местах скола эмали. «Полдела сделано», – Крюков вздохнул и затаился, от удара ломило все тело, и боль в голове была такая, что, казалось, еще чуть-чуть, и она просто разлетится на кусочки. «Надо подняться», – приказал он самому себе и попытался перевернуться на бок, чтобы встать на четвереньки. Не тут-то было, тело не слушалось.

«Атрофия мышц», – поставил себе диагноз Слава и вспомнил слова врача-травматолога, когда-то лечившего сломавшего руку Антошку, старшего сына. «Эспандер ему купите, – посоветовал тогда доктор, недовольный мышечной вялостью. – Пусть руку разрабатывает, а то за два месяца в гипсе вообще работать перестала». (Перелом был сложный, со смещением.)

«Будешь тренироваться?» – строго поинтересовался он у Антошки, и тот старательно закивал в ответ, а потом сразу же по выходе от врача потребовал эспандер, плохо представляя, что это такое на самом деле, а получив, долго удивлялся, глядя на тугое резиновое кольцо.

«Где ж я его вам здесь возьму?» – проворчал лежавший на полу Слава, проклиная собственную беспомощность. У Антошки хотя бы были дееспособные родители, а у него – кто или что? Чужой дом, чужая одежда и слабая надежда на то, что из-за двери кто-то явится и протянет ему руку помощи.

В ожидании спасения Крюков пролежал довольно долго, до полной темноты, успев окончательно замерзнуть: из-под двери тянуло холодом. «Не лето», – поморщился Слава и вздрогнул: за окном кто-то повторил эту фразу.

– Ясно дело, не лето. На Покров снег ляжет, глазом не успешь моргнуть.

– А если не ляжет, Ивановна? – капризно переспросил дребезжащий старушечий голос.

– Ляжет – не ляжет. Какая теперь разница?! Все равно не лето! Ждешь-ждешь его, а оно – фьють, и нету. И так вся жизнь. Инда в зеркало посмотришь, разве такая была?! Была кровь с молоком. А теперь что?! Страсть одна. Вместо лица – бумажка изжевана. А ты мне про снег! Нужен он мне, твой снег, Петровна?! – в сердцах произнесла невидимая Ивановна и, не дождавшись ответа собеседника, толкнула плечом дверь. – Глаза б мои на эту жизнь не глядели!

– А ты их закрой! – бодро посоветовала ей напоследок Петровна, но тема, затронутая в разговоре с ней, оказалась, видимо, столь животрепещущей, что Слава еще какое-то время слышал, как ворчала за дверью, поминая бога, черта и матушку-заступницу та, кого называли Ивановной.

«Входи давай!» – мысленно посылал ей сигналы бедствия Крюков, в глубине души надеясь, что мысль окажется материальна. И Ивановна этот воображаемый призыв о помощи приняла и, со скрипом отворив дверь, шагнула в комнату, прихватив с собой свечной огарок. И это при условии, что на дворе – двадцать первый век!

– Спички где? – пробурчала себе под нос тетка и на ощупь двинулась к комоду, но потом, что-то почувствовав, остановилась и вполголоса произнесла: – Кто здесь?

– Я-а-а, – промычал Крюков, перепугав Ивановну до полусмерти.

– Господи! – запричитала она и бросилась к Славе, забыв про первоначальную задачу найти спички: – Нешто очнулся?! Не допустил, значит, господь! Не прибрал!

– А должен был? – хрипло выдавил из себя Крюков, отметив, с каким трудом его язык поворачивается в пересохшем рту.

– Неужели?! – оживилась Ивановна и склонилась к лежавшему на полу Крюкову. – Еще как должен! Ждала со дня на день.

– Помогите мне, – попросил ее Слава, не различая в темноте, кто перед ним.

– Неужели?! – Это было, видимо, любимое слово Ивановны. – Давай-ка, – закряхтела она и попыталась приподнять Крюкова. Но, видимо, ей самой помощь была нужна ничуть не меньше. – Вроде легче пуха на вид, – пожаловалась Ивановна и опустилась рядом на пол, тяжело вздохнув, – а кости-то – чисто камень. Погоди, свет зажгу, – предупредила она Славу и отползла в сторону комода, где сначала заскрежетала рассохшимся ящиком, потом загремела спичечным коробком и в итоге умудрилась организовать какое-то освещение.

На вид Ивановна была сухонькой и остроносой, непонятно, в чем душа держится. Но жалостливого отношения, тем не менее, она не вызывала, наоборот. Во всем ее облике задора и воли было предостаточно, в самый раз полком командовать. «Суворов!» – улыбнулся ей Крюков и прикрыл глаза, чувствуя, как те устали от длительного напряжения.

– Сынок, – нагнулась над ним Ивановна и слезно его попросила: – Ты, может, на карачки хоть встанешь?! А?! Помоги баушке-то. Позвать, главно, некого. Да и Нелька не велела. Вдруг, говорит, увидют, начнут пытать: кто да чё?