Татьяна Булатова - На фиг нужен!

«Другая б постеснялась рассказывать-то», – осуждали за глаза Нинель Владимировну ее подчиненные, и только Катенька Прахт искренне жалела начальницу и смиренно выслушивала все ее язвительные комментарии, не переставая испытывать к той чувство благодарности за то, что когда-то вселила уверенность ей в сердце своим знаменитым: «Даже не сомневайся!»

– Ну что ты за мямля?! – возмущались Наташа с Тоней, когда Екатерина Сергеевна, сидя в столовой, молча глотала слезы над остывшим супом: обедать в бухгалтерии стало просто небезопасно. Стоило достать принесенные из дома пластиковые судочки, как Кунеевская тут же заглядывала к ним в закуток и, принюхиваясь, подтрунивала именно над Катей:

– Это что, дружочек? Овсянка под бешамелью?

– Нет, Нинель Владимировна, это лазанья, – стараясь не поддаваться на провокацию начальницы, отвечала Екатерина Сергеевна и предлагала попробовать: – Угощайтесь, пожалуйста.

– Я? – небрежно вскидывала нарисованные бровки Кунеевская и демонстративно отказывалась: – Не могу, Катюша. Не переношу, когда пахнет едой на рабочем месте. Раньше я тоже любила сварганить что-нибудь такое-эдакое, из ста семидесяти ингредиентов под белым винным соусом. А потом, как папу схоронила, так отрезало.

– Почему, Нинель Владимировна? – подобострастно интересовались Наташа с Тоней, довольные тем, что Кунеевская их будто не замечает. А та и рада стараться, рассказывала одну холодящую кровь историю за другой:

– Помню, прихожу в похоронное бюро гроб заказывать, а там – две тетки за фанерной перегородкой молодую картошку с укропом и луком за обе щеки трескают. Вот и представьте, – найдя глазами Катю Прахт, продолжала главбух, – люди к ним с горем, а они – с набитыми ртами.

– Ужасно! – всплескивали руками Наташа с Тоней, а Екатерина Сергеевна мучилась от навязанного ей чувства вины за то, к чему она не имела ни малейшего отношения. При чем тут вообще она, Катя Прахт, и эти тетки из похоронного бюро?! Молодая картошка с укропом и луком и ее лазанья?!

– Не обращай внимания! – успокаивали ее коллеги и, удостоверившись, что Нинель в кабинете отсутствует, давали волю чувствам: – Это зависть! Ты молодая, красивая, замужем…

– Вы тоже! Но вас-то она не трогает!

– А мы-то при чем?! – пожимали плечами Наташа с Тоней, далекие от того, чтобы ломать голову над тем, почему Кунеевская столь пристрастна к их коллеге.

На самом деле ничего против Екатерины Сергеевны Прахт Нинель Владимировна не имела. Она даже по-своему к ней благоволила, желая той всего самого наилучшего. Но почему-то, видя ее перед собой, главбух Кунеевская никак не могла отделаться от ощущения, что Катино появление в ее жизни сыграло роковую роль. Нинель Владимировна словно спугнула собственную удачу, объявив во всеуслышание, что запросто устроит женское счастье новой сотрудницы. И хотя никаких видимых усилий Кунеевская для этого не прикладывала, просто произнесла вслух вполне безобидное приветствие, но почему-то все у Екатерины Сергеевны с того момента стало складываться как нельзя лучше, чего нельзя было сказать о самой Нинель Владимировне.

Эту закономерность Кунеевская заметила не сразу, а только спустя несколько дней после Катиной свадьбы, на которую пришла уже одна, объяснив отсутствие супруга неожиданно приключившимся недомоганием. В том, что у Юрия Николаевича поднялось давление, никто даже не усомнился, потому что никто никогда его не видел. Нинель не появлялась с ним на людях, благоразумно, как она считала, разделив общественное и личное. А фотографии, которые иногда Кунеевская показывала своим подчиненным, естественно, не могли приоткрыть завесу над ее личной жизнью. Это был особый род официальных постановочных снимков, призванных запечатлеть принципиально значимые моменты человеческой жизни. Например, свадьбу, рождение ребенка, юбилеи и прочее. Кадров такого типа может быть довольно много, все зависит от желания заказчика увидеть в происходящем эпохальное событие. Для Нинель Владимировны такие снимки были большой редкостью. И связано это было не только с нежеланием фотографироваться, скорее – с какой-то присущей ей внутренней сдержанностью, позволяющей фиксировать для потомков на пленку и бумагу только то, что казалось по-настоящему важным. Неслучайно рабочий стол Кунеевской в последние лет семь-восемь украшали только две фотографии. И на обеих был запечатлен Юрий Николаевич. Просто в одном случае это был стоявший под руку с молодой женой худой и тонкошеий юноша в великоватом ему свадебном костюме, а в другом – со снимка смотрел заматеревший широкоплечий мужик, по-хозяйски прижимавший к себе жену-ровесницу и сына, с гордостью выставившего перед собой аттестат о школьном образовании.