Татьяна Булатова - На фиг нужен!

Олег не поверил своим ушам. Еще немного, показалось ему, и Яна произнесет то, чего он безрезультатно добивался от нее последние лет семь.

– Из-за тебя… Из-за тебя я отравляю ему жизнь. И себе заодно, потому что знаю, как только я скажу тебе, что согласна, все начнет рушиться. Не сразу, возможно, но обязательно, потому что ты охотник и нужна я тебе до тех пор, пока принадлежу другому, пока не твоя. Поэтому, Скворцов, знай: я тебя не люблю. А иногда даже и ненавижу за то, что ты есть в моей жизни, – выпалила она и резко встала: – Честно! Ненавижу тебя.

В тот день Яна Владимирова вернулась домой на несколько часов раньше, чем планировала. Воспользовавшись отсутствием мужа, долго слонялась из комнаты в комнату с ощущением, как будто не была здесь целую вечность. Устав от бесцельного перемещения из угла в угол, приняла душ и долго лежала на кровати в своей комнате, закрыв глаза. Она давно догадывалась, что все ее претензии к миру абсолютно беспочвенны. Причина – в ней самой. Точнее – в затянувшейся депрессии, о существовании которой она подозревала давно, но наивно полагала, что вполне сможет справиться с нею самостоятельно. «Не я первая, не я последняя!» – обнадеживала себя Яна, словно под микроскопом выискивая в себе те качества, что объединяют ее с другими людьми: нерешительность, боязнь неизвестности, страх одиночества, нежелание брать на себя ответственность… Но тем не менее существовало еще нечто, что превращало случай Яны в какой-то особый, из ряда вон, не укладывающийся в общую схему. Она никогда не была довольна жизнью, словно в ее хромосомах отсутствовала часть генов, отвечающих за гармонию человека с миром и с самим собой. Неспособность испытывать радость и благодарность не только разводила ее с людьми, но и заставляла все время испытывать чувство собственной неполноценности: Яна жила с ощущением непрекращающегося похмелья в чужом пиру.

«Ничего не буду делать!» – решила она и впервые позавидовала тем, кто решительно сводит счеты с жизнью, не желая мириться с существующим положением вещей. «Какая теперь разница?! – продолжала рассуждать Яна, пытаясь стереть из памяти растерянное лицо Скворцова, послушно распахнувшего перед ней дверь. – Хотел бы, остановил. Значит, не хотел!.. Да на фиг нужен!» – вдруг рассвирепела она и вскочила с кровати, не помня себя от злости, которая живительным эликсиром наполнила ее силой, заставила двигаться, готовить ужин, кому-то звонить, с кем-то весело разговаривать. И только под утро Яна вновь почувствовала непреодолимую тоску, обернувшуюся головной болью, разрывающей висок, бьющей в самое сердце, вернее, в то, что от него осталось. «За что же это мне, господи?!» – взмолилась она и, не дожидаясь серьезного повода, набрала номер Олега:

– Скворцов, – Яна вновь не осмелилась назвать любовника по имени. – Давай оставим все как есть. Ладно?

– Ладно, – с готовностью согласился тот и укрыл мерно посапывающую жену одеялом.

«Никаких пластических операций!» – за неделю до Нового года провозгласила главный бухгалтер строительной компании «Домострой» Нинель Владимировна Кунеевская и, томно подправив плохо прокрашенные на висках локоны, влюбленно посмотрела на свое отражение в зеркале. И то, что она увидела, судя по всему, ей понравилось: большие карие глаза в обрамлении густых и длинных ресниц, миленькая сеточка морщин – результат живой мимики, крупная выпуклая розовая родинка на лбу, в общем, все, что, по ее мнению, делает женский образ привлекательным и интересным.

– Уж поверь мне, – не отрывая взгляда от зеркала, назидательно произнесла Нинель Владимировна, обращаясь к своей младшей коллеге, Екатерине Сергеевне Прахт, выскочившей замуж буквально полгода назад. – В пятьдесят лет жизнь только начинается.

Придав лицу выражение почтительной заинтересованности, Екатерина Сергеевна старательно закивала, хотя отражение начальницы показалось ей не совсем соответствующим процессу зарождения новой жизни. Всему виной была эта огромная розовая родинка, напоминающая разросшуюся бородавку. Во всем остальном просто не было лоска, но если Кунеевская считает, что в этом и заключается обаяние возраста, то пусть так и будет. В конце-то концов, это ее дело. К тому же Нинель Владимировну было искренне жаль: развестись с мужем в таком возрасте означало, с точки зрения Кати Прахт, добровольное самосожжение на костре одиночества.

– В двадцать лет женщина имеет лицо, которое ей дала природа, в тридцать – которое она себе сделала сама, в сорок – то, которое она заслуживает, – процитировала Кунеевская, и Екатерина Сергеевна безошибочно определила источник: