Александр Феденко - Частная жизнь мертвых людей (сборник)

Приходит Эйзенштейн к Ивану Грозному.

– Кино, – говорит, – снять хочу.

– Про что?

– Про Иосифа Сталина, товарищ Грозный.

– Своевременный фильм, товарищ Эйзенштейн. Снимайте.

– Тут такое дело, нам бы декорации понатуральнее. Нельзя ли в подвал Лубянки допуск получить?

– Товарищ Эйзенштейн, для искусства нет ничего невозможного. Будет вам подвал.

– Спасибо, товарищ Грозный! Когда съемочную группу завозить?

– А вы не беспокойтесь, мы сами все организуем.

Эйзенштейн ушел. А Иван Грозный ухмыльнулся и ну скорее Малюте Скуратову звонить. Очень они оба кино любили.

Малюта Скуратов часто задерживался на работе, в своем кабинете на Лубянке. А жена всякий раз беспокоилась и звонила ему:

– Что так долго?

– Да вот, работы опять привалило, – жаловался он.

– Ты уж поосторожнее, милый. Люди такие ужасы рассказывают – страшно подумать. Береги себя!

Любила его ужасно.

Малюта Скуратов очень был не прочь до женского пола прикоснуться. Соберет штук сто жен средневековой интеллигенции – и ну их ласкать и голубить. А как устанет, едет в Кремль к Ивану Грозному – сидят вдвоем и «Броненосца Потемкина» смотрят. Отдохнет – и снова с душой за работу.

А жена у него ревнивая была. Звонит ему на Лубянку и строжится:

– Опять девок ласкаешь и голубишь?

– Ну, откуда, откуда в тебе эти мерзкие мысли? Расстреливаю, всего лишь расстреливаю.

Обманывал, конечно.

– Пусть купит себе фотоаппарат «Зенит» и фотографирует, – бурчал он, сидя в кресле-качалке на берегу Волги и вытянув ноги.

И долго еще не мог успокоиться.

А мимо шли бурлаки, перешагивая через его вытянутые ноги. И пели «Дубинушку», таща на себе бремя империализма и накаляя революционную обстановку в стране.

Эйзенштейн очень любил черную икру и заказывал ее у Ильи Репина. Репин был на короткой ноге с бурлаками. Бурлаки привозили ему черную икру из Астрахани, перепрыгивая через ноги Репина, вытянутые на берегу Волги. Эйзенштейн и Репин, наевшись черной икры, часто сидели в кремлевских палатах у Ивана Грозного и рассуждали о том, что подлинное искусство требует подлинных жертв. Иван Грозный очень любил эти посиделки и всякий раз огорчался, когда ему приходилось прерваться, чтобы убить очередного сына.

Сталину часто снился Иван Грозный. Тот тянул к нему руки, дико вращал глазами и шептал:

– Иосиф, сын мой!

Сталин просыпался в поту.

В годовщину Октябрьской революции Иван Грозный выступал на трибуне Мавзолея.

Ленин, потревоженный шумом снаружи, встал и вышел посмотреть:

– Что, здесь у вас, че’гт меня поде’ги, тво’гится?

Народ увидел Ленина и в ужасе закричал:

– Ленин жив! Ленин жив!

Его, конечно, отловили, настучали по голове, положили на место.

Но с тех пор в народе так и пошла молва – «Ленин жив!»

Иван Грозный любил Сталина как сына и пытался голову ему проломить. Но Эйзенштейн в последний момент всегда кричал:

– Стоп! Снято!

И спасал Сталина от неминуемой смерти.

Ленин хранился в Мавзолее. Мозги Ленина хранились отдельно от Ленина, в банке от огурцов. Поэтому Ленин, когда просыпался, – ничего не помнил. Кто он, куда он, зачем он? Каждый раз ему приходилось всему учиться заново. Но он все равно ничего не запоминал. Бывает, очнется, сидит, держит банку с мозгами и шепчет в нее:

– Учиться, учиться, учиться…

И так пока кто-нибудь не придет и не настучит ему по голове.

Ленин очнулся, ощутил неприятную пустоту в груди, встал, сухо сплюнул и, шатаясь, пошел за пивом. Взял в ГУМе «Жигулевского» и начал протискиваться обратно в Мавзолей.

– Куда прешь без очереди, сука? – вежливо поинтересовались стоявшие в очереди посмотреть на мертвого Ленина.

Ильич достал паспорт с пропиской, начал объясняться, но тут же получил ногой в лицо.

– Пидар картавый, – сказал гражданин с крепкой ногой.

– Сталина на них нет, – сказал другой и пробил Ильича в пах.

Однажды Ленина арестовали. За кражу – он квартиру выставил в Мытищах. А его поймали, с поличным. Он в форточке застрял. И вылезти не мог. Потому что мертвый был.

На самом-то деле его кто-то засунул туда, в форточку, чтоб сквозняки не дули. А все имущество сам же и пропил.

Ну вот, поймали Ленина – начали судить. Судили-судили. Приговорили к расстрелу. Потому что отягчающие полезли.