Хелен Макдональд: «Я» значит «Ястреб»

По сравнению с охотниками-аристократами, аустрингеры , то есть те, кто в одиночку тренировал ястребов-тетеревятников и ястребов-перепелятников, получали ужасные характеристики в прессе. «Не селите лишенных благородства аустрингеров в одной комнате с сокольниками», – язвил нормандский автор четырнадцатого века Гас де ля Бинь. – Их проклинает Писание, ибо они ненавидят общество и занимаются охотой в полном одиночестве. Когда нам встречается дурно сложенный человек с громадными ступнями и длинными, бесформенными голенями, похожий на столярные козлы, сутулый и перекошенный, и нам хочется его подразнить, мы говорим: «Гляди-ка, настоящий аустрингер!» А каков аустрингер, таков и ястреб, что отражено в книгах, написанных и шесть веков спустя. «К ястребу-тетеревятнику невозможно испытывать то же уважение и восхищение, что к соколу-сапсану, – рассуждает Блейн. – Клички, которые обычно даются этим птицам, говорят сами за себя. К примеру, им прекрасно подходят клички Вампир, Иезавель, Свастика и даже Миссис Гласс, но для сапсана они совершенно не годятся». Тетеревятники всегда считались бандитами – жестокими, плохо поддающимися дрессировке, угрюмыми, капризными и не от мира сего». Кровожадными назвал их сокольник девятнадцатого века майор Чарлз Хокинс Фишер, выразив тем самым свою явную нелюбовь. Многие годы я была склонна с ним соглашаться, потому что, разговаривая с другими на эту тему, приходила к выводу, что ни за что не буду связываться с тетеревятниками.

– Вы охотитесь с соколом? – спросил меня как-то раз один знакомый. – А я предпочитаю ястребов-тетеревятников. Их легче понять.

– По-моему, с ними одно мучение, – сказала я, вспомнив силуэты нахохлившихся птиц, сидевших высоко на деревьях той зимой.

– Никакого мучения, если знаешь один секрет, – возразил он, наклонившись ко мне ближе. Что-то в его движении напомнило Джека Николсона. Я отпрянула, слегка озадаченная. – Все очень просто. Если хочешь получить послушного ястреба-тетеревятника, нужно сделать только одну вещь. Предоставить ему возможность убивать. Убивать как можно больше. Убийство их дисциплинирует.

И он усмехнулся.

– Понятно, – сказала я.

Повисла пауза, как будто от меня ожидался другой ответ. Я попыталась исправиться:

– Спасибо.

На большее я оказалась неспособна. Но внутри у меня все кричало: «Черт побери! Я занимаюсь соколами, и никаких тетеревятников!» Мне тогда и в голову не могло прийти, что когда-нибудь я буду тренировать ястреба. Ни одной минуты. Я даже вообразить не могла, что однажды увижу свое отражение в их полных одиночества кровожадных глазах. «Это не для меня, – не раз думала я. – Только не я». Но мир изменился, и я изменилась вместе с ним.

В конце июля я убедила себя, что вполне пришла в норму. Но мир вокруг становился все более и более странным. Мой дом озарялся насыщенным синевато-багровым светом: смесь магнолии с дождевой водой. Вещи в нем стояли темные и неподвижные. Иногда мне казалось, что я живу на дне моря. Что-то незаметно давило. Тихое постукивание в трубах. Иногда я слышала собственное дыхание и подпрыгивала от страха. Рядом постоянно находилось нечто, что нельзя было потрогать или увидеть, и это нечто, обитавшее в какой-то доле миллиметра от моей кожи, было совершенно лишним – оно делало бесконечно далеким расстояние между мной и всеми знакомыми предметами в доме. Я старалась его не замечать. «Полный порядок, – говорила я себе. – Порядок». И ходила на прогулку, работала, заваривала чай, убирала, готовила, ела, писала. Но по ночам, когда капли дождя на окнах светились оранжевым светом, мне снился ястреб, проскользнувший в неизвестность сквозь влажный воздух. И мне хотелось последовать за ним.

Я сидела за компьютером в освещенном дождем кабинете. Звонила друзьям. Писала письма по электронной почте. Нашла заводчика ястребов в Северной Ирландии, у которого осталась одна молодая самка ястреба-тетеревятника из выводка того года. Ей было десять недель. Наполовину чешка, на одну четверть финка, на другую немка. И для тетеревятника она была маленькая. Мы договорились, что я приеду в Шотландию и заберу ее. Я решила, что будет хорошо иметь маленького ястреба-тетеревятника. «Маленького» – это решение я приняла самостоятельно. Что касается приобретения самого ястреба, то я точно знала: выбор сделан не мной. Это ястреб поймал меня в свои сети.

Когда кончились дожди, началась жара. Собаки еле дышали, высунув языки и укрывшись в черной тени под липами, лужайки перед домом выгорели и превратились в сено. Влажный горячий ветер трепал листья, но не приносил прохлады, наоборот, от него становилось только хуже. Это как водить рукой в горячей воде в ванне. Если при таком ветре надо было куда-то идти, казалось, что ты бредешь, погруженный по шею в вязкую жидкость. Я с трудом забралась в раскаленную, как печь, машину и поехала к своему знакомому, жившему в деревне недалеко от города. Хотела поговорить о тетеревятниках, а лучшего собеседника, чем Стюарт, мне было не найти. Он мой ястребиный гуру. Несколько лет назад зимой, в конце дня, мы с ним ходили на охоту с ястребами, шли, с треском ступая по своим длинным теням и сахарной свекле, и выискивали болотных фазанов, а крупная старая самка ястреба-тетеревятника сидела на ребре его согнутой ладони, словно резная фигурка, наклонившись вперед, навстречу золотистому ветру. Стюарт – замечательный парень, плотник и бывший байкер, мощный и невозмутимый, точно волна в океане. А его подружка Мэнди поразительно доброжелательная и веселая. Встреча с ними обоими была для меня, как глоток свежего воздуха. Я уже почти забыла, каким добрым и теплым может быть окружающий мир. Стюарт разжег барбекю, и двор вмиг наполнился детьми, подростками, сигаретным дымом, обнюхивающими всех пойнтерами и скребущимися в клетках хорьками. День клонился к вечеру, небо становилось белее, и солнце скрылось за дымкой раскинувшихся ковром волокнистых облаков. У нас над головами заложил вираж «Спитфайр». Мы вытирали пот со лба. Часто и тяжело дышали собаки, пили воду из своих бутылочек хорьки, а Стюарт, чуть живой от жары, хлопотал у барбекю. Один раз он появился из-за дома, вытирая лоб рукой.