Хелен Макдональд: «Я» значит «Ястреб»

На самом деле ничего подобного. В реальной жизни тетеревятники похожи на перепелятников точно так же, как барсы похожи на домашних кошек. Да, они крупнее. Но еще и массивнее, кровожаднее, беспощаднее, страшнее, и их намного труднее увидеть. Обитатели лесной чащи, а никак не садов, они таинственный Святой Грааль для любого любителя наблюдать за птицами. Вы можете провести неделю в лесу, где полным-полно тетеревятников, и ни одного не увидеть. Заметите лишь следы их присутствия. Внезапная тишина, за которой следуют крики переполошившихся лесных птиц, и ощущение, что где-то промелькнуло что-то невидимое.

Быть может, вы найдете недоеденного голубя, распластанного на лесной земле среди разметавшихся белых перьев. Или вам повезет, и, бредя в рассветном тумане, вы вдруг обернетесь и на какую-то долю секунды увидите птицу, пронесшуюся мимо, – ее крупные когти расслаблены и чуть сведены, глаза не выпускают из виду далекую цель. Доля секунды – и этот образ навечно врезается в ваше сознание, а потом так хочется увидеть его еще и еще. Искать ястреба-тетеревятника – все равно что просить о милости Божьей: вам будет дано, но нечасто, и когда и как – неизвестно. Но все же удача может улыбнуться безветренным ясным утром ранней весной, потому что в это время ястребы-тетеревятники покидают свой мир под кронами, чтобы ухаживать друг за дружкой в открытом небе. Как раз это я и надеялась увидеть.

Захлопнув ржавую дверцу и вооружившись биноклем, я зашагала через чистый, словно умытый лес – сероватый, с изморосью. С тех пор, как я была здесь последний раз, некоторые участки исчезли. Я натыкалась на клочки развороченной земли, на четко очерченные земельные акры с выдранными корнями и сухой хвоей, покрывавшей песок. Просеки. Вот что мне было нужно. Вскоре в мозгу заработали центры, остававшиеся невостребованными долгие месяцы. До этого момента моя жизнь проходила в библиотеках и аудиториях; нахмурив лоб, я вглядывалась в компьютерный экран, проверяла эссе, отслеживала библиографические ссылки. Сейчас шла совсем другая охота. И здесь я была совсем другим животным. Вы когда-нибудь видели, как олени выходят из укрытия? Они делают шаг, останавливаются, стоят неподвижно, поводят носом, прислушиваются и принюхиваются. Бывает, по бокам животного пробегает легкая дрожь. И наконец, убедившись, что опасности нет, они выходят из кустарника пощипать травку. В то утро я чувствовала себя, как олень. Нет, я не нюхала воздух и не замирала в страхе, но, как и олень, повиновалась древнему чувству, подсказывавшему, как пройти через лес; во мне бессознательно пробудились настороженность и умение двигаться. Что-то внутри подсказывало, как и куда надо ступать, хотя умом я этого не понимала. Быть может, дело в миллионах лет эволюции, быть может, в интуиции, но во время охоты на ястребов я чувствую, как напрягается тело, если мне приходится идти или стоять под ярким солнцем, и я бессознательно отступаю в сторону рассеянного света, скрываюсь в узкую прохладную тень, тянущуюся по широким просекам между рядами сосен. Я вздрагиваю, если слышу крик сойки или злое, раскатистое карканье вороны. И то, и другое может означать: «Осторожно, человек!» или «Осторожно, ястреб-тетеревятник!» В то утро я пыталась отыскать одного, скрыв другого. Во мне пробудились призрачные инстинкты, которые тысячелетиями связывали воедино тело и душу, и они делали свое дело, заставляя меня чувствовать себя неуютно при ярком солнечном свете, неловко на склоне холма; почему-то требовали, чтобы я прошла по той его стороне, где росла блеклая трава, и добралась до чего-то с другой его стороны, и это «что-то» оказалось прудом. С края пруда тучами поднялись в небо маленькие пташки – зяблики, юрки, стайка длиннохвостых синиц, до того сидевших в ветвях ивы, как живые хлопковые коробочки.

Пруд появился на месте воронки от бомбы, одной из целой серии, сброшенной немецким бомбардировщиком на деревню Лейкенхит во время войны. Возникла водная аномалия, пруд в дюнах, окруженный густыми кустиками песчаной осоки за много-много миль от моря. Я покачала головой. Странное зрелище. Но, в конце концов, здесь все странное, и, проходя через лес, встречаешься с разными непредсказуемыми вещами. Например, с большими пятнами ягеля – малюсенькими звездочками, цветочками, крапинками древней флоры, растущими на истощенной земле. Жесткий и шуршащий под ногами мох летом похож на кусочек Арктики, попавший сюда по ошибке. Повсюду виднеется кремень, его костлявые плечи и лопатки. Влажным утром вы можете собрать кусочки, отколотые еще мастерами неолита, небольшие осколки в сияющем облачении холодной воды. В эпоху неолита этот район был центром обработки кремневой гальки, а позже прославился кроликами, которых разводили на мясо и войлок. Когда-то в этом песчаном краю были устроены гигантские, огороженные со всех сторон терновыми живыми изгородями кроличьи садки, откуда и пошли местные названия Уэнгфорд-Уоррен [1], Лейкенхит-Уоррен, и в конце концов именно кролики принесли этой земле несчастье. На пару с овцами кролики выщипывали траву до основания, так что над песком оставалась лишь тонкая прослойка корешков. В тех местах, где дела обстояли совсем худо, песок в ветреную погоду собирался в кучи и начинал движение. В 1688 году сильные юго-западные ветры подняли эту разоренную землю под самые небеса. И огромное желтое облако закрыло солнце. Тонны почвы колыхались, сдвигались и опускались. Песком был окружен Брандон, песок завладел Сантон-Даунхемом, и река в городе полностью заглохла. Когда ветры стихли, на многие мили между Брандоном и Бартон-Миллс протянулись дюны. У путешественников эти края снискали дурную славу: летом ноги странников утопали в обжигающих песках, служивших к тому же прибежищем для ночных разбойников с большой дороги. Наша собственная Arabia deserta [2]. Джон Ивлин писал, что эти «пески-плывуны нанесли большой урон стране, перетекая с места на место, подобно пескам Ливийской пустыни, и поглощая целые поместья некоторых джентльменов».