Вадим Ярмолинец - Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»

– Это вас в Новосибирском университете научили про баланс системы?

– Университет тут ни при чем. – Он усмехнулся. – Просто на них это действует как заклинание. Их поганой философии на борьбу с математикой не хватает.

Он бросил на меня быстрый взгляд, словно проверяя мою реакцию, и, подняв рюмку, чокнулся с моей.

– Ну, а если бы он соображал в математике? – поинтересовался я. – У вас вообще образование какое?

– Физмат.

– А-а, тогда, конечно. А чем занимаетесь?

– Кооператив. Джинсы, юбки, куртки.

– Еще по половинке за процветание бизнеса?

– В другой раз. Приятно было познакомиться.

Он поднялся и ушел, а я остался смотреть кино про современные танцы на пленэре. Уже стемнело, на небо высыпали звезды, вечер был теплый, как компот. Supermax сменил Secret Service , a тех – неизбежный, как крушение старого мира, Modern Talking . Под него я танцевал в обнимку с Наташей, потом прыгал, толкаясь задом об упругую попку Тани, потом решился наконец и станцевал медленный танец с девушкой в красной майке под стинговскую «Роксану», хотя она была проституткой, я имею в виду Роксану. А эта была просто страстной. В танце она положила руки мне на плечи и придерживала меня на таком расстоянии, чтобы очень аккуратно касаться моей груди своими очень упругими сосками. Делала она это невероятно умело – левый-правый, левый-правый, – не забывая проверять, какой это производит эффект. Это было, что называется, испытанием на прочность. Трудно даже передать, чего мне стоило не спросить у нее номер телефона. Спасло меня от этой пытки начало новой песни и страстное желание освободиться от части скопившейся во мне влаги. Поэтому я извинился и откланялся.

Где на этой даче был туалет, я не знал. С учетом того, что дача принадлежала большому начальнику, туалет мог быть установлен прямо в доме. С другой стороны, дачному туалету полагалось быть где-то на отшибе участка и иметь вид простой будки типа отхожего места. То есть места, к которому надо было отойти. Метров так на двадцать.

Дверь на веранду была открыта, и мне был виден край дивана, на котором сидел Михаил Михайлович. Он смотрел телевизор. Сполохи света то вырывали его из темноты, то возвращали его ей. Чтобы не беспокоить побитого хозяина, я пошел на обследование участка. В принципе, мне не нужен был туалет. Мне бы подошел любой раскидистый куст крыжовника, способный скрыть меня от празднующих.

Я шагнул в темный сад, двигаясь наугад и стремясь лишь отойти подальше от дома. О том, насколько далеко я отошел от него, можно было судить по тому, что музыка здесь звучала тише. Участок был очень большой. Выбрав дерево пошире, я расстегнул джинсы и пустил струю на белую от извести кору. Ох, какое облегчение! Выпуская наружу мучительную влагу, ваш корреспондент услышал звуки, показавшиеся ему плачем.

Справа темнели ряды винограда. Сто процентов какая-то упившаяся девушка плачет о потерянной молодости, подумал я, и пошел спасать ее. Не найдя просвета в винограде, я пошел в обход ряда. Он оканчивался у забора, и мне пришлось протиснуться между штакетником и столбом, к которому была привязана проволока, поддерживавшая виноградные лозы. В ряду никого не было. Плач здесь, однако, слышался отчетливей, только это был не плач. Я преодолел еще один промежуток между столбом и забором и оказался во втором ряду, где увидел две фигуры. Женщина сидела верхом на лежавшем на земле мужчине, делая движения, природа которых была очевидна. Я остолбенел. Женщина сидела ко мне спиной, и ни она, ни ее партнер не могли меня видеть. Я отступил в тень. Скоро женщина застонала еще громче и опустилась на руки. Зад ее показался мне ослепительно белым в свете луны. И почти таким же большим. Через минуту она стала подниматься, и поднималась тяжело, на ходу опуская платье. Парень встал следом за ней. Это был предусмотрительно сохранивший трезвость научный сотрудник тире кооперативщик. А женщиной была Нина, я извиняюсь, Ефремовна, жена партийного начальника и отца моей возлюбленной. Поднявшись, они прильнули друг к другу и так стояли, покачиваясь на вечернем ветерке, а я, уподобясь беззвучной ночной тати, дважды просочился между столбами и забором и вернулся к столу с натанцевавшимися гостями.

Публика у стола болтала о своем, и Наташа, выглядевшая заскучавшей, с радостью встретила меня:

– Может быть, пойдем? Поздно уже.

– С удовольствием, – ответил я. – Только сначала выпьем на посошок. – Я налил себе рюмку и, ни к кому не обращаясь, произнес: – За патриотизм!