Вадим Ярмолинец - Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»

Я менял пластинки, ставил одну и ту же дорожку по нескольку раз, был в совершенном умопомрачении. Когда родители ушли спать, я продолжал слушать тихо-тихо, едва слышно.

На следующий день, когда Ира увидела меня в коридоре, она в точности повторила вопль Планта:

– Ага-га-а-а-а-а!

От испуга сердце у меня замерло – в школе так орать не полагалось.

– Ну, понравилось? – спросила она, когда мы оказались рядом.

Встречаясь на переменах, я торопился к ней и, захлебываясь от восторга и благодарности, рассказывал, как хотел бы еще знать, о чем они поют.

– А у меня есть их тексты.

– Откуда?!

– А у меня есть один чешский журнал, и там есть текст «Песни иммигрантов» и еще какой-то.

На следующий день, замирая от восторга, я читал слова, которые пел Плант:

– А что такое Валхалла? – спрашивал я всех, кого мог.

Ответ дала учительница английского Валерия Анатольевна:

– Это – место, где жил главный бог древних норвегов – Один. Или Одэн. Кстати, в его честь названа среда – Wednesday . В старых текстах его звали Wodan . А название дня звучало как Wodan’s Day .

Валерии Анатольевне было лет двадцать пять. Она закручивала светлые волосы в тугой узел с хвостиком на затылке и носила короткое кримпленовое платье с цветочным рисунком и туфли на платформе. Улыбаясь, она слушала мои восторги по поводу Зеппелина.

– Ты видишь, у тебя появился еще один стимул учить английский! – сказала она. – Хочешь, я тебе принесу битловские тексты?

– Нет, я лучше еще пару цепеллиновских попробую разобрать, а потом принесу вам на проверку, ладно?

– Если бы я их сама слышала, мне было бы легче тебе помочь.

– Так я вам запишу!

Когда она принесла мне чистую бобину пленки, у меня было ощущение, что мы стали сообщниками.

Диски мне были переданы на несколько дней. После выходных с таким же ужасом, спазмами в животе, на пустых ногах я принес их в школу, но Ира не пришла. Пытка транспортировки этого сокровища продолжилась. Я разозлился на нее за такую необязательность. Сказала приду – приходи, хоть не знаю что! Но она не появилась до выходных и после них тоже. Просто исчезла. От ее классного я узнал, что она заболела. Прошла зима, ее все не было. Я привык к тому, что диски теперь все время лежат на радиоле. Они стали почти моими. В самом начале марта – я помню за окном кружил редкий серый снежок – на большой перемене классный попросил всех встать. По его лицу мы поняли: что-то случилось. Я подумал, что врезал дуба кто-то из начальников. Родители часто посмеивались над их возрастом. Застучали крышки парт, мы стали подниматься. Когда все уже стояли, он вздохнул глубоко и сказал:

– Дети, я прошу вас минутой молчания почтить память нашей соученицы Иры. Она умерла.

Я не сразу понял, что речь идет о той самой Ире. Мне казалось совершенно невероятным, что может умереть моя сверстница. Умирать должны были люди, дожившие, ну, хотя бы лет до пятидесяти.

– А чего это она? – поинтересовался Миша Климовецкий.

– У нее была лейкемия, – ответил классный.

Еще одно слово пополнило мой словарный запас. Через несколько недель, узнав в учительской ее адрес, я поехал в поселок Таирова, чтобы вернуть диски ее родителям. Я нервничал. Побаивался вида людей, понесших такую утрату. Они скорбят, а тут я со своей липовой физиономией. Еще я побаивался, что они станут предъявлять мне претензии, почему я так задержал пластинки, когда она могла, например, послушать их перед смертью, или еще, чего доброго, начнут проверять, в каком состоянии я их возвращаю – обложки некоторых потерлись на сгибах.

Дверь открыл ее папаша. Тот самый таможенник. Он был в бежевых шортах и белой майке, крепко сколоченный, лысый. На моем лице было изображено горе, но он, казалось, был в хорошем настроении.

Я назвался. Он кивнул, чтобы я зашел. Прихожая была заставлена картонными коробками. Они как будто готовились к переезду. Я достал из сумки диски и подал ему. Он сел на ящик и, положив их на колени, стал рассматривать. Потом, постучав торцом пачки по коленям, выровнял ее и протянул обратно мне:

– Оставь себе. Считай, что это подарок от Иры.

Я поблагодарил его, не зная, удобно ли спросить, где она похоронена. Я подумал, что он может подумать, что я хочу отнести цветы на могилу в благодарность за диски, и в его глазах это будет выглядеть карикатурно. А без дисков, скажем, спросил бы? Как вы поняли, я с детских лет был мнительным мальчиком. Хоть бери меня и пиши работу по детской психологии.