Владимир Чугунов - Буря

Выходит, он знал уже и об истории.

— А я вокруг, через остановку пройду.

— Было бы сказано.

Я перекусил и пошёл поливать сад. На душе было неспокойно. Мучила совесть. Вспоминая наше торжественное обещание и сегодняшние, сказанные Машей у церкви слова, я морщился как от зубной боли. Ну как теперь смотреть Маше в глаза?

Я бросил шланг в теплицу с огурцами и направился к мосткам.

— Ты не топиться, надеюсь? — крикнул с балкона отец.

Я обернулся.

— Не дождёшься!

— И на том спасибо!

Я разделся, разбежался и как можно дальше нырнул с мостков в воду. И пока плавал, а уплыл я почти до середины, отец следил за мною, время от времени появляясь в чёрном проёме балконной двери.

Когда появилась в своём огороде Елена Сергеевна, я подплыл к её мосткам, взялся за них, но не вылез, а, как разведчик, то с одной, то с другой стороны наблюдал за ней. Не замечая меня, она перекидывала с грядки на грядку шланг, что-то тихонько напевая. В простеньком, без рукавов, коротеньком платьице, обнажавшем её стройные, с ровным загаром, ножки, босиком, она казалась девочкой. Наконец она меня заметила, кинула, как и я, в теплицу шланг, подошла и, хитро улыбаясь, спросила:

— Подглядываем?

— Да только подплыл. Мешать не хотел. Здрасте.

Она присела рядом со мной на мостки, свесила ноги в воду, спросила:

— Чего там у вас стряслось?

— А вы откуда знаете?

— Слышала.

— Как Илья-пророк на колеснице по небу катался?

— Что-то вроде того… Чего случилось?

Я рассказал. Она внимательно выслушала.

— И чего теперь?

Я отделался шуткой:

— «Ты «теперь» не кричи теперь, а кричи «совершенно секретно».

— Нет, серьёзно.

— А если серьёзно, сами видите — плаваю.

— И что?

— Жду, когда что-нибудь откажет, и утону, — в виде шутки заявил я. — Иначе — преисподняя.

Но чего я никак не ожидал, Елена Сергеевна сделалась серьёзной.

— Ты это брось! Вылезай давай!

— Зачем? — попробовал было я поиграть с ней, но она не приняла игры.

— Вылезай, говорю! Да вылезай же!

И, цепко схватив меня за руку, подтащила к себе. Не знаю, нечаянно или нет, нога её коснулась моего живота. От неожиданности я вздрогнул, выдернул руку и тотчас погрузился в воду. Отплыв под водой подальше, вынырнул, стряхнул движением головы воду с лица. Елена Сергеевна уже стояла на мостках и грозила мне пальцем.

— Всё! — крикнул ей. — Вылезаю!

И поплыл к дому. Не знаю отчего, но сердце моё бешено колотилось.

Когда стемнело, отец уехал на рыбалку, а я отправился вкруговую к Паниным. В парке играла музыка. На звук её отовсюду валил народ.

Люба поджидала меня у калитки и сразу повела на зады. По пути рассказывала: «В бане отсиживаемся. Мама даже из дому ушла. А всё из-за Маши! Говорила же, давай скажем, что просто так, так нет! — Она остановилась. — Мама: «И кто до всего этого додумался?» А она: «Я! А в чём, собственно, дело? У нас, кажется, согласно Конституции, свобода вероисповеданий». Мама — папе: «Завтра же отправляй её домой! Чтобы духу её тут не было!». А она: «И уеду!» — «И уезжай! Богомолок тут ещё не хватало!» Папа: «Постой-постой, зачем сразу гнать-то? Ну, верит человек, нам какое дело?» — «А тебе когда до чего было дело?» И пошла…»

Рассказ оказался чувствительным укором. Mania, девушка, не испугалась, не сдалась, а я струсил. Так что в баню я заходил, как завербованный агент гестапо.

Всё у них тут было прибрано, расстелены половички, на лавке стояла плитка, на плитке — чайник. Железная миска была полна сухарей и комкового сахара.

— Вы тут как отшельники! — отводя в смущении глаза, сказал я.

Mania это заметила и стала ко мне присматриваться.

— Проходи, — подтолкнула меня Люба. — У тебя как?

И я решил признаться, сказал, что полный провал. А под конец рассказа даже боялся поднять на Машу глаза.

— Но… всё ещё можно исправить… — услышал её неуверенный голос.

Что это был за голос! Столько в нём было снисхождения ко мне! И я, ещё ниже опустив глаза, кивнул.

— Когда мать вернётся?

— В воскресенье!

— Тогда и скажешь?

Я кивнул опять, хотя заранее знал, что ни за что не скажу. Разговор не клеился. Каждый, видимо, думал о своём. Я спросил:

— Как же теперь день рождения? Не будет?

— Почему? Накрою сама. Не разрешат на веранде, накрою тут, в бане. Из бани выгонят, накрою в саду. Выгонят из сада, справим на том берегу.

— Да ладно тебе, — остановила её Люба. — Пройдётся с ней. Перебесится и успокоится. Не знаем мы её, что ли, да, Вер?

Вера согласно кивнула.