Джеффри Арчер - Четвертое сословие

«Гитлер смотрит на восток», — гласил заголовок на первой полосе «Остравы». Любжи перевернул газету на седьмую страницу, чтобы прочитать продолжение статьи, но страницу кто-то вырвал. Однако он и так догадывался, что совсем скоро танки фюрера войдут в Чехословакию. И тогда таким людям, как он, здесь не будет места.

Тем же утром он поделился этими опасениями с учителем истории, но мысли у того, казалось, не простирались дальше Ганнибала, его занимал только один вопрос — как великий полководец справится с переходом через Альпы. Любжи закрыл свой потрепанный учебник истории и, не думая о последствиях, вышел из класса и решительно направился в частное жилое помещение директора. Он остановился перед дверью, за которой никогда не был, немного помедлил и смело постучал.

— Войдите, — послышалось в ответ.

Любжи медленно открыл дверь и вошел в кабинет директора. За столом сидел благочестивый старик, облаченный в парадную красно-серую мантию, с черной ермолкой, плотно сидевшей на длинных локонах. Он поднял голову.

— Полагаю, это вопрос жизни и смерти, Хох?

— Да, сэр, — уверенно ответил Любжи. И вдруг растерялся.

— Итак? — после долгого молчания напомнил о себе директор.

— Мы должны быть готовы к отъезду в любую минуту, — выпалил Любжи. — Нельзя упускать из виду, что скоро Гитлер…

Старик улыбнулся пятнадцатилетнему юноше и небрежно махнул рукой.

— Гитлер сотни раз говорил нам, что не собирается оккупировать другие территории, — сказал он так, будто исправил мелкую ошибку на экзамене по истории.

— Простите за беспокойство, — извинился Любжи, понимая, что ему не удастся убедить этого «небожителя», какие бы доводы он ни приводил.

Но шли недели, и сначала учитель, потом воспитатель и наконец директор вынуждены были признать, что история пишется буквально на их глазах.

Однажды теплым сентябрьским вечером директор во время обхода предупредил учеников, что они должны собрать свои вещи, так как на рассвете они все покидают академию. Он ничуть не удивился, обнаружив, что комната Любжи уже пуста.

Вскоре после полуночи немецкая танковая дивизия перешла границу и, не встретив никакого сопротивления, двинулась на Остраву. Солдаты ворвались в академию еще до звонка на завтрак и затолкали всех учеников в поджидавшие грузовики. Только один ученик отсутствовал на последней перекличке: Любжи Хох ушел из академии прошлой ночью. Запихнув все свои пожитки в кожаный портфель, он влился в поток беженцев, направлявшихся к венгерской границе. Он молился, чтобы мать читала не только газеты, но и мысли Гитлера, и сумела спастись вместе со всей семьей. Недавно до него дошли слухи, что немцы сгоняют евреев в лагеря для интернированных, и старался не думать, что будет с его семьей, если их схватят.

Той ночью, выскользнув за ворота академии, Любжи видел, как одни горожане мечутся от дома к дому в поисках родственников, а другие грузят свои пожитки на запряженные лошадьми повозки. Сейчас не время переживать из-за вещей, хотел сказать им Любжи, вещь нельзя застрелить. Но все бегали и суетились, и никто не остановился, чтобы послушать высокого, крепко сложенного молодого человека с длинными черными пейсами. К тому времени, когда немецкие танки окружили академию, он уже прошел несколько километров по дороге, ведущей к южной границе.

Он шел только вперед, мимо тех, кто толкал повозки со своим скарбом, замедлявшие их бегство. Он обгонял груженых ослов, телеги, которым нужно было починить колеса, и семьи, которым приходилось идти медленно, приноравливаясь к шагу маленьких детей и престарелых родственников. Он видел, как матери срезали пейсы у своих сыновей и избавлялись от всего, что могло выдать в них евреев. Он бы остановился и сделал им замечание, но не хотел терять драгоценное время. Он поклялся, что никогда не отречется от своей религии.

Благодаря дисциплине, к которой его приучили два года в академии, Любжи до рассвета обходился без еды и отдыха. Заснул он, только пока его подвозили на повозке, и потом, на переднем сиденье грузовика.

Хотя свобода была всего в 180 километрах, Любжи трижды видел восход и заход солнца, прежде чем услышал крики впереди идущих, которые дошли до суверенной Венгрии. Он остановился в конце качающейся от усталости очереди будущих эмигрантов. За три часа он прошел всего несколько сотен метров, и вереница стоявших впереди людей стала устраиваться на ночлег. Они испуганными глазами смотрели на поднимавшийся в небо дым и вздрагивали от грохота орудий, оповещавших о неумолимом наступлении немцев.