Альберт Егазаров - Чайка

«Но это же будет кровосмешение, Партия не позволит вступить в преступную связь своим детям!» — рассмеялась Чайка и, отхлебнув большой глоток коньяка, вместе с пайкой наживочного шоколада исчезла за дверью, оставив Степана Демьяновича поразмышлять над тайной инцеста в привилегированном одиночестве.

Подарив шоколад помойке, Чайка забилась в дальний, разбитый снарядом угол столовой, чтобы на шершавой, облупленной поверхности стены найти ей одной понятные знаки.

И пока она изучала стену в поисках ответа на то, чего не знала, но что уже сейчас ощущала как тревожное гудение в голове, звено Николая успело вернуться, и его удачливый командир уже ввязался в какой-то материаловедческий разговор о крыльях Родины. Оппонентом был Степан Чубак. Чубак отстаивал первенство стали, Колька Страна уповал на алюминий.

«Так сталь по-вашему слабее?» — допытывался у Кольки Чубак.

«Сталь тяжелее алюминиевых сплавов, а от снарядов не спасает ни то, ни другое, — степенно объенял Колька. — Дюралевая же обшивка позволяет взять больше топлива и снарядов, а это важнейшие факторы воздушного боя».

«Так сталь, значит, вам не по душе?» — отшинковывал вопросы Чубак.

«Да не нужно стали небу!» — горячился Страна.

«Простите, не расслышал, вы сказали, Сталин что?»

«Да причем здесь Сталин?» — вскричал Колька, не замечая западни.

Довольная усмешка расплывалась по тщательно бритому лицу Чубака, гордо сиял хром отполированных до блеска сапог.

«Хорошо, вы считаете, что Сталин в авиации не при чем», — не уставал уполномоченный.

«Даже закалка и легирование не решает проблемы», — простодушно гнул свое Николай Хвостов, увлеченный устаревшими идеями буржуазного материаловедения, в то время как в стране давно одержал победу классовый подход к сопромату. При таком подходе у этой важнейшей отрасли знания появилась новая ветвь, вскоре обособившаяся в отдельную научную область — «компромат».

«А товарищ Сталин говорил, что закалка решает все», — привел одну из аксиом новой науки Чубак.

И тут Колька Страна, вспомнив высокоученый спор в кабинете отца, перенесенный в одну из шарашек ГУЛага, вовремя переключился в ритуальный регистр.

«А что, интересно, скажет товарищ Сталин, если узнает о том, что его основополагающие идеи, на которых, кстати, стоит здание советской науки, путем нетворческого, а порой и сознательно ложного употребления пытаются дискредитировать, чтобы тем самым сыграть на руку реакции и затормозить социальный прогресс».

«Металлургия, выплавка чугуна и стали, как указывает Сталин, — важнейшая отрасль оборонной промышленности!» — неуклюже парирует Чубак, но Страна уже заготовил решающий выпад:

«…Особое внимание обращая на развитие цветной металлургии, играющей первостепенную роль в производстве современных видов оружия», — наносит Николай удар, завершивший научную полемику.

А нужно было проиграть. Тогда бы может и не мелькнуло в отчете страшное слово «измена».

Чайка долго изучала копию материала по «выявлению и разоблачению».

И под торжественное сжигание «компромата» выдала она Чубаку свою искупительную жертву.

Напившись спирту, легко забыть свое тело, а глаза, эти ворота, через которые душа общается с миром, во время жертвоприношения можно просто закрыть.

А можно подкрасться к ним поближе, залечь, не касаясь содрогаемых стен обиталища и, поймав в перекрестья темные амбразуры неприятельской крепости, с двух стволов — «та-та-та!»

И можно на все время жертвоприношения врезать в лицо улыбку Моны Лизы, и тогда не всякий жрец будет способен воскурить жертву богам.

Чубак, несмотря на высокий жреческий сан в красном богослужении, на деле оказался «не всяким». Он долго готовился, с чем-то стыдливо возился в углу, ныл, поминутно оправдывался, говорил, что не время (зачем затевал?), и в присутствии негнущейся, точно Найденный по весне труп, оцепенело улыбавшейся Чайки, был скорее похож на жертву — двойник разрываемого на части Диониса, а попросту — козел, в отчаянной попытке плотью своей покрывающий необъятное тело плодоносящей земли.

Чубак едва справился с тяжелой ролью насильника, и вместо благодарности за тяжелый труд, выраженной прямо или в форме проклятий, услышал от своей жертвы лишь могильно-спокойное: «Все?»

Так долго желать, так порывисто ждать, а итог в одном крошечном вопросике «все?»: ни криков ненависти, смешанных со стонами сладострастия, ни удушья борьбы с всхлипами жалости, ни отвращения, ни вожделения. Иголка «все» в стогу «ничего».