Альберт Егазаров - Чайка

До командования дошли слухи, что он бережет русскую бандитку.

Дело могло кончиться переводом, а то и контрразведкой.

Разговоры с ней ничего хорошего не сулили.

И тогда на его! место, в его! звено напросился этот выскочка, Отто фон Эшенбах, племянник влиятельного Густава Эшенбаха.

Его, Зигфрида, не спросили, какая наглость! Какой-то птенец собирается исправлять его ошибки!

И как ни давил он в себе чудовищные сомнения, как ни вызывал духов Великой Германии, против искусительных мыслей не спасало ничто — в той или иной форме он желал успеха не своему соратнику, а жестокой и хищной русской валькирии.

Хильда. Твердо очерченный подбородок, свежие здоровые щеки, влажные глаза и губы.

Кто она, тельмановка-коммунистка, спасшаяся в России от гестапо, беглянка, пленница? Или? Или… Славяне тоже… люди? Ведь такие девушки не могут рождаться среди расового шлака. Есть в ней, есть чистый огонь нации… Хильда.

…Вместо Отто, не успевшего даже представиться летчикам из-за нестерпимой жажды победы, в часть прилетел его дядя, Густав фон Эшенбах, чтобы подняться в опасное небо и выбросить из кабины лавровый венок на недоступную и несуществующую могилу племянника.

Конечно, поступить как Отто мог каждый второй из их эскадрильи — дух нации подкреплялся еще и чисто половым стыдом за слабость сильного пола… И азарт набирал губительные обороты.

Зигфрид решил остановить волну самоубийств. Он подал командованию рапорт, где выразил мысль о том, что вопрос с русской летчицей уже давно вышел за рамки ее чистофизического уничтожения. Красную бандитку необходимо взять живой и заставить работать на Германию, и он, ас Зигфрид, берется сделать это…В помощниках не нуждается…

Отказавшись от бильярда и выпивки, Зигфрид как истинный рыцарь Грааля, валялся на своей койке, и то мечтательно грыз подушку, то записывал нервные строки скальдических виршей, посвящая их причине своей сумасбродной страсти.

И т. д.

Такого у нее давно не было. Война, холод, нервотрепки свели почти на нет женскую физиологию. А тут началось — и чуть ли не река.

Чайка ослабела, ходила бледной, но от вылета отказаться не смогла пришлось постоянно тереть щеки — не приведи бог встретить фельдшера с таким «румянцем», — да, бледна, как смерть, была в этот день гроза «Люфтваффе», простая русская летчица Лиза Чайкина.

Вчера они с Тоней Кожемякой ходили на реку. Сбросили одежды, стянули сапоги, поглядели друг на друга, вспомнили туфельки, чулки, — все то, чего у них до войны не было или просто казалось неважным, до войны все для них было покрыто небом, а чулочки и туфельки годились только для бренной земли, теперь же…

«Как кузнечики-то стрекочут! — мечтательно произнесла Тоня, — И лето кончается».

«А я и не слышала, мне все кажется, мотор гудит, — ответила ей Лиза, — а где не мотор, там снаряд или бомба».

Стая белых птиц снялась с заросшего травой колхозного поля и полетела на запад.

«Смотри, чайки», — сказала Тоня, пробуя воду.

«Чайки», — чего-то смущаясь, повторила Лиза.

«До моря далёко, а их тут, как… в Сочи», — оглядываясь из воды на боевую подругу, сказала Кожемяка.

«И чего они?» — Чайка вдруг покраснела, как-будто ворвалась случайно в мужской отсек бани.

«А что им, корму довольно. Море же — дело историческое. Чайки — те же вороны, только белее и больше. Белые вороны… и все».

«Но они…» — Чайка окончательно смешалась, ей даже воздуха не хватило, чтобы продолжить фразу.

«Да что ты, Лиза, кому крылья, кому ноги, зубы или когти, — каждый своим берет, — Тоня повела глазами и заметила впереди по течению в излучине реки крупную белую чайку. Посредине излучины виднелась большая воронка, чайка слетала в нее, что-то доставала оттуда, садилась на край насыпи и усердно долбила это клювом. — Вот! Была бы пища, и крыльев не надо!» — по-детски обрадовалась живому примеру Тоня.

«Ах, как же ты не помнишь, Тоня! Крылья — это же!..»

Тоня не дала ей закончить мысль без неясной, но зовущей цели и обрубила разговор с решительностью мясника:

«А то ты не знаешь, что ныне за урожай на полях», — и булькнула с головой в воду.

Чайка ее уже не слушала. Какая-то тень скользнула в воронку, и почти сразу с выщербленного снарядами плёса донесся неистовый гам. Два голоса разобрала Чайка: низкое картавое «кр-ра» и детский лепет чайки.