Рудольф Яшик - Избранное

— Они повинуются, словно машины.

Кляко хотелось рассориться со всем светом.

— Реннер, к примеру, не одобрял этой войны.

Лукан тоже понизил голос:

— Но и он повиновался, словно машина. От страха. И мы тоже повинуемся, как он.

— Опять тебя одолевают изменнические мысли. — Кляко хрипло засмеялся. Голос его звучал враждебно. Так когда-то он ворчал на солдат, когда батарея шла на фронт. Лукан промолчал и снова забился в угол. — Сознайся уж. У меня-то этих мыслей полна голова.

— Вас не разберешь… — Лукан был смущен.

— Лукан! — Кляко, видимо, хотел сказать что-то очень важное, потому что подполз ближе к Лукану. — Ты понимаешь, что мы, в сущности, на ничейной земле?

— Вы хотите сказать…

— Я ничего не хочу сказать. Пораскинь-ка мозгами получше.

— Ясно.

— Не так-то это просто. Оттого я малость не в себе, твою мать!.. — И Кляко разразился ругательствами, подумав о том же, что и Лукан.

— Не будь здесь этих шести фрицев, все было бы очень просто, — засмеялся Лукан.

— Очень просто. Такого удобного случая у нас еще не было.

Лукан промолчал.

Ракеты озаряли небо мертвенно-белым светом. Пологий восточный склон высотки был густо усеян небольшими воронками. Дальше его пересекала какая-то светлая широкая полоса. Иногда казалось, что это длинная стена белого цвета; она вздрагивала, словно плохо натянутый холст.

— Ну и приплясывает! Что это может быть за чертовщина?

— Стена какая-то.

— Проклятая ночь!

Позади скатился камень. Кто-то, тяжело пыхтя, карабкался на высоту. Появилось ярко освещенное ракетами лицо Виттнера.

— А мне говорили, что в России одни равнины, — сказал Виттнер вместо приветствия, перевалившись в окоп через торчащие камни. — Счастливым велением судьбы я не стал альпийским стрелком, — засмеялся он. — Вы представляете меня в роли альпийского стрелка? — И, не получив ответа, добавил: — Я тоже не представляю.

С Виттнером пришел кто-то еще и тоже спрыгнул в окоп.

— Мой ординарец, — пояснил Виттнер, не зная, как понять воцарившееся молчание.

«Эта словачня дрожит за свою шкуру и питает ко мне почтение. А стрелять боятся, хе-хе! Они думают, что если сидеть тихо, так Иван оставит их в покое. Союзнички! А этот офицеришка — блаженненький. Глако, Глако… почти что Glako [53] колокол (нем.) . . Господин майор заблуждается, полагая, что их можно принимать всерьез».

И богатый шлезвигский торговец решил быть великодушным. Он снисходительно спросил:

— У вас тут ничего нового? Но все же… — Лицо Виттнера в свете ракеты стало белым пятном. Он щурился. — Все же мы захватили несколько квадратных метров земли. Это рождает в моей душе возвышенное чувство, это мое боевое крещение. Несколько часов тому назад здесь сидел Иван… Долго ли еще протянется эта ночь? Я бы охотно обозрел окрестности из этого гнезда.

— Пожалуйста! — И Кляко уступил ему свое место.

— Благодарю за внимание. — Виттнер улыбнулся: — Знаете, что меня сбивает с толку? Вы прекрасно говорите по-немецки. Я этого не предполагал. Научились в школе?

— Да, хотя немецкий и был необязательным предметом. Но за восемь лет можно кое-чему научиться.

— Необязательным предметом? — возмущенно переспросил Виттнер.

— Обязательным был французский язык. Французский и латынь, — ухмыляясь, ответил Кляко.

— Вы можете объяснить, почему?

— Очень просто: латынь — международный язык, а французы, по-моему, самый культурный народ в мире.

— И это вы говорите мне?! — вскрикнул Виттнер.

— Я предполагал, что вы интеллигентный человек…

— Молчать! Я приказываю молчать! — Виттнер опомнился и понизил голос: — Кое-кому пора бы уже запомнить, что названную вами страну дегенератов мы победоносно прошли за несколько дней.

— Чуть-чуть подольше. За три недели, если я не ошибаюсь.

— Молчать! Я приказываю молчать!

Немецкие солдаты открыли огонь. Они знали Виттнера и не любили его. Он долго сшивался в тылу, а теперь этот дурацкий крик мог стоить им головы. Пришел ругаться! Сейчас он пришел сюда ругаться! Но вместе с тем он прав. В этой Чехословакии слишком уж много себе позволяли. А французы, Himmel [54] о, небо (нем.) . — одни сутенеры да шлюхи, а все остальные заражены большевизмом.

— Что это? — удивился Виттнер, услышав стрельбу.

— Вы кричите, господин обер-лейтенант, а Иван недалеко, и ваши солдаты его боятся.

— Мы еще поговорим на эту тему.

Шипение и яркая вспышка над высотой триста четырнадцать. Огненный шар ракеты рассыпается перед НП на тысячи потрескивающих искр. Видны воронки. Длинная белая полоса заколебалась.