Рудольф Яшик - Избранное

В некрологах нередко приходится читать о том, что в момент, когда перестает биться сердце писателя, он не умирает, ибо продолжают жить его произведения. В случае с Яшиком эта мысль — ставшая чуть ли не банальной от частого употребления — получила буквальное подтверждение. Неповторимые интонации его голоса зазвучали со страниц трех новых книг, появившихся одна за другой через год после смерти автора, — «Черные и белые круги», «Повесть о белых камнях», «Мертвые не поют». Пять зрелых книг (из них две незаконченных) — таков итог литературной деятельности Яшика. И без этих пяти книг невозможно представить себе новую, социалистическую литературу Словакии.

Яшик, как справедливо заметил словацкий критик Александр Матушка, мог бы сказать о себе словами Антуана де Сент-Экзюпери: «Я пришел из страны моего детства». Та «прозрачная река», на берегу которой развертывается действие романа, ставшего дебютом Яшика, — река Кисуца, протекающая через его родную Турзовку. Издавна этот живописный, но мало плодородный уголок слыл едва ли не беднейшим во всей Словакии.

О кисуцкой деревне писал в свое время Петер Илемницкий, один из зачинателей социалистического реализма в словацкой литературе. Он прекрасно знал этот край, где учительствовал в середине 20-х годов, и посвятил ему два романа — «Победоносное падение» (1929) и «Поле невспаханное» (1932), ряд очерков и рассказов [1] Эти романы и рассказы выходили по-русски: «Поле невспаханное» — Гослитиздат, 1955; рассказы — в сб. «Словацкие повести и рассказы», Гослитиздат, 1953, а также в книге: П. Илемницкий. Избранное, «Прогресс», 1972, где помещен и роман «Победоносное падение». . Романы Илемницкого и книгу Яшика объединяет стремление покачать на примере кисуцкой деревни пробуждение словацкого трудового крестьянства, рост его классового самосознания.

Характер Штефана, героя книги Яшика, выковывается в пролетарской среде: восемь лет он провел в городе, где впервые услышал о Советском Союзе, об Октябрьской революции, где партия научила его понимать, почему влачат столь жалкое существование люди в долинах Кисуцы. Из рабочей Остравы революционные идеи, веру в необходимость коренных социальных перемен приносит Штефан на хутор Грубый плац, где сталкивается с немыслимой бедностью крестьян, убожеством их жизни. Даже судебный исполнитель обходит хутор стороной, — здесь нечем поживиться.

«Нищета все подчинила себе: человека, его гордость, разум… Грубый плац живет обособленно, как остров, люди в нем ничего не видят, ничего не слышат и давно забыли о том, что они — люди… Жизнь в Грубом плаце стелется по земле как дым перед дождем».

Но самый главный враг, столетиями въедавшийся в сознание кисучан, — это страх, их покорность горькой судьбе. Они помнят, что испокон веку мир был разделен на богатых и бедных, считают такое положение незыблемым, а себя — обреченными безропотно сносить все страдания и мытарства.

Штефан и его друзья-коммунисты начинают самоотверженную борьбу за возрождение согнувшихся под бременем невзгод человеческих душ. И они преодолевают инертность крестьян, разрушают миф о безвыходности положения «забытых богом и проклятых дьяволом» кисучан. На берегу «прозрачной реки» свершилось чудо — произошла революция во внутреннем мире людей. От нее до революции социальной — один шаг.

Используя опыт Илемницкого, Яшик никоим образом не повторял своего предшественника; он стал его продолжателем и пошел дальше, — ему, в частности, важно было углубиться во внутренний мир своих героев. Сопоставление «кисуцких» романов Илемницкого к Яшика как нельзя лучше свидетельствует о неуклонном движении вперед социалистической литературы, о том, что писатели-коммунисты во второй половине 50-х годов ставили перед собой уже неизмеримо более сложные задачи, чем двадцать — тридцать лет назад.

Дань Яшика кисуцкой тематике не исчерпывается романом «На берегу прозрачной реки». Кисучанам посвящены и пять новелл книги «Черные и белые круги»; время действия в них примерно то же, что и в романе. Проводя нас по кругам ада, каким была жизнь кисуцких крестьян в период экономического кризиса начала 30-х годов, писатель кладет черные мазки несравненно чаще, чем белые. Но это ему не мешает пользоваться всей гаммой красок, включая нежнейшие полутона. Богатство его палитры особенно наглядно выступает при изображении радужного — несмотря на свинцовые мерзости окружающего бытия — мира детей («Серая ворона») и всепоглощающей первой любви Вероны и Михала («Пора медных отсветов»).