Рудольф Яшик - Избранное

Конкретный исторический материал, который в изобилии дает искусству минувшая война, предоставил возможность Яшику (точно так же, как жизнь крестьянства в лихую годину, воссозданная в «Черных и белых кругах») для выявления общих, «высших» закономерностей человеческого бытия. Главным для него было понять нравственно-философский смысл эпохи, духовный облик человека наших дней, — отсюда столь обостренное внимание к человеческой личности и многоплановость его книг.

«Крайние обстоятельства» войны или тех ситуаций, в которых оказываются герои «кисуцких» новелл, послужили Яшику своего рода моделями для решения жгучих этических проблем современности. Словно сложнейшая шахматная партия, развертывается на страницах его книг борьба между темными и светлыми силами. Причем схватка эта может происходить не только между людьми и «нелюдьми» (к числу последних принадлежат брат слепого Адама, обладатель железного голоса, отбирающий у Кландуха землю, а также Виттнер, Киршнер, Ферич и т. д.), но и в душе одного человека.

Поставленные Яшиком перед собой задачи во многом обусловили и приемы художественного анализа действительности, применяемые писателем. Для него типичен «показ моря в капле воды», но внешняя камерность яшиковских книг нисколько не вредит богатству их внутреннего содержания. Он постоянно стремится не к «глобальности» охвата исторических событий в ущерб эстетической природе искусства, а к возможно более полному раскрытию сильно индивидуализированных характеров (не исключая даже эпизодические образы, как, скажем, фельдфебель Ринг) и через них — к постижению сложной правды века. Фабульное развитие его произведений дается, как правило, отраженным планом — через восприятие и осмысление всего происходящего героями. Этим объясняется и пристрастие автора к внутреннему монологу, ставшему у него излюбленным изобразительным средством и превращающемуся зачастую в немой диалог действующих лиц с собственной совестью. Авторский комментарий у Яшика почти начисто отсутствует (он доверяет читателю, обычно лишь подводя его к необходимым выводам, но предоставляя право самому делать заключения), однако четкая авторская позиция писателя-коммуниста ощущается поистине за каждой строкой.

Прошло уже более десятилетия с тех пор, как произведения Рудольфа Яшика, включенные в настоящий том, начали проходить самую суровую проверку — временем. И они с честью выдерживают это испытание, получая все более широкое международное признание, потому что созданы подлинным художником, утверждавшим в своем творчестве идеалы самого справедливого на земле общества.

Святослав БЭЛЗА

Перевод В. Чешихиной

Зима 1942 года была на редкость сурова. Морозы простояли до самого конца марта, но в первые дни апреля вдруг так потеплело, что на склонах холмов, а вскоре и на планицких полях появились большие прогалины; в речке за деревней с бешеной скоростью понеслась мутная вода.

Апрель проскочил незаметно, земля быстро просыхала и просохла уже настолько, что крестьяне — кто на лошадях, кто на коровах — начали пахоту. Зеленевшие склоны гор и луга резко отличались от прошлогодних пашен. Но еще ярче зеленел ивняк по берегам речки, которая с ревом несла ледяные потоки с гор.

Лукан, планицкий дорожный обходчик, рубил на дрова засохшие яблони и черешни. Весь двор был уже завален сушняком.

— Повернуться негде! Хватит тебе таскать! — сердито прикрикнула на Лукана жена, женщина чуть помоложе его, лет сорока пяти.

— Цып-цып-цып! — весело скликала она кур и полными пригоршнями сыпала им ячмень из кузовка.

Она довольна. «Хорошо горят яблони, да и черешни тоже. Вся деревня ворует дрова в общинном и казенном лесах, а Луканы — нет, и этот год воровать не будут. Когда старик уйдет на шоссе, я и сама нарублю, сколько сил хватит. Он и сегодня натаскает еще немало».

Она радовалась и еще веселее скликала кур:

— Цып-цып-цып… А ты никак квохчешь? Эй, старик! Пеструшка у нас квохчет!

— А мне-то что…

С кузовком под мышкой она бежит в дом, на ходу крикнув мужу: «Пеструшка уже третья квохчет!» — и скорее в кухню. А там садится за стол, чтобы все хорошенько обдумать с самого начала.

Луканка целиком погружается в свои мысли — иначе она не умеет.

Лукан был не в себе с самого утра. Сын, уходя на работу, не попрощался с ним.

— Корова — и та мычит…