Рудольф Яшик - Избранное

— Лес я корчевал, ребята. Погреюсь маленько возле вас, чего-то озяб я. — Он подошел поближе.

Один из пастухов встал, взял его за рукав:

— Иди сюда, Адам, садись на мой камень.

Адам сел, вытянул руки к огню, помял ладони.

— Хорошо тут, ребята, до чего ж хорошо. А то холод какой! Меня аж трясет. Солнце светит, а? — Он поглядел на небо.

— Светит, Адам.

— Чудно. Солнце светит, а мне холодно. — Он подался ближе к огню вместе с камнем.

— Ты весь промок. Не боялся грозы-то?

— Чего ж мне ее бояться? А тут у огня хорошо. Подвинусь-ка еще поближе. Можно? — И он посмотрел поверх ребячьих голов.

— Двигайся, двигайся…

— Обсохни. А потом повернись спиной, — охотно советуют ребята, довольные, что могут сослужить ему службу. Кто-то подбросил в костер веток, трое побежали в лес за новым хворостом.

— Живицы нет у вас кусочка?

— На, пожуй. — Пастух с озорными глазами схватил головешку и подал ее Адаму.

Адам вытянул на голос руку, раскрыл ладонь, добродушно улыбаясь, — окровавленную ладонь, обезображенную пнями, всю в глине. Рука пастуха дрогнула и опустилась. Он уставился на страшную ладонь, и лицо его свело судорогой. Он крепко стиснул зубы, повесил голову и пристыженно пробормотал:

— В костер упала…

— Жаль, — сочувственно проговорил Адам. — Какая она была?

— С почек! Вкусная!

— Да, с почек вкусная, красная.

— Натопим еще, Адам, не горюй, пожуешь. — И виновник положил ему руку на плечо, а затем побежал в лес.

— Далеко до вечера?

— Час-другой.

— Тогда обсушусь немного да пойду. — И он повернулся к огню спиной.

Из оставшихся у костра никто не отваживался заговорить с Адамом. Ребятишки пялились на него, разинув рты, и оборачивались в сторону леса — не возвращаются ли старшие. Не по себе им было с Адамом, боязно.

— Пойду я. — Адам поднялся, и ребятам показалось, будто он втиснул голову в самое небо. Один облизал пересохшие губы и судорожно глотнул слюну.

— С богом, ребята.

— С богом, — прошелестел самый смелый. Голос не повиновался ему. Но Адам услышал его и чуть улыбнулся.

Он ушел.

— А найдет ли он дорогу? — зашептались у костра.

— А то нет…

— Нашел, будто и вправду видит. — Детские глаза сияют от счастья.

Адам надел лямку. Левой рукой придерживает натянутую веревку.

— Адам! Смолу-у топить бу-удем! — кричат ему из лесу.

— Завтра-а, — отвечает он, приложив ко рту ладони.

— Ладно-о…

И снова он берется за натянутую веревку, в правой руке — палка, голову и плечи наклоняет вперед и несколько мгновений висит, будто окаменев. Лицо искажается напряжением.

И — в путь через мочажины. Через бесконечную трясину. Впереди вспыхивают всполохи, его темнота наполняется холодными разноцветными молниями, на миг ему даже показалось, что снова надвигается гроза.

Ему стало страшно. Далеко вокруг не слыхать ни человеческого голоса, ни колокольцев…

За пнями тянется широкая черная борозда, печально напоминающая его самого. Словно это его собственный портрет. Начинавшийся на вырубке, над можжевельником, и еще не законченный. Словно он вытесывал свой портрет в самом твердом камне, а пока что — вырезал его в мокрой земле.

Палка звякнула о камень.

Где-то стучат колеса…

Проселком ехала телега. Звонкие частые удары — это от лошадиных копыт, тарахтенье — от колес.

— Нно! — покрикивает возница.

Лошадь одна. Адам словно видит это. Кто ж это едет? Если 6 еще раз услыхать голос, он узнал бы. Но кто б это ни был, Адам не будет загораживать ему дорогу, обождет, пока тот проедет.

— Тпру! — Телега остановилась. Тишина.

Лошадь фыркнула. Словно выстрелило из ноздрей. Адам знает, что они холодные, как его одежда на спине, на груди. Чудно́! Солнце греет, а ему зябко. Но кто ж это? Верно, незнакомый, с какого-то дальнего хутора.

— Господи, Адам, на кого ты похож! — Возчик всплеснул руками.

Адам обрадовался, узнав возчика.

— А!

— Эдак и людей перепугать можно, ей-богу! — Возчик смеется, и в этом смехе таятся изумление и страх.

— В лесу я был. Вишь, пни. А тут гроза, дождь ливанул. — Неизвестно почему, но Адаму хочется поскорее кончить этот разговор.

Может, только сейчас возчик разглядел лениво покоившееся позади Адама бремя, имевшее сто рук и сто ног. Кривых, корявых, черных. Поглядел он и на борозду, пересекавшую мочажины и взбегавшую мимо можжевельников к вырубке. Возница вздрогнул. Борозда была словно живая. Она извивалась, изгибалась, ползла за Адамом, еще чуть-чуть — и она подкатится ему под ноги и схватит его. Жуткая, как смерть.