Юрий Батяйкин - Яблоки горят зелёным

Режиссера Гайдай мне действительно дал – Наумова, но последний, разыграв бурный восторг, по сей день ничего не снял, хотя много лет пыжился и заставлял пять раз привозить ему рукопись. А Гайдай через год после нашей встречи умер.

Я никогда не пытался «пробиться». Я считаю это ниже человеческого достоинства. Тем не менее мои сочинения как-то расходятся по свету, иногда в виде идей или кусков, присоединенных новыми гениями к их безвкусным созданиям.

То, что удалось придумать мне касательно рассказов, возможно, могло бы претендовать на открытие в литературе. Потуги на то, что мне шутя удавалось еще в юности, я вижу у множества претенциозных современных литераторов. Однако пока среди них нет по-настоящему талантливого человека и этот, еще не родившийся, в этом ключе еще ничего не сочинил и не напечатал, я вправе, думаю, претендовать на эфемерную пальму первенства.

Юрий Батяйкин

Октябрь 2012 года

Однажды Малофей Бочкин, бывший член охраны царя и Ленина, сподвижник Ежова, Ягоды и Берии, разгадывая от тоски смешной кроссворд: «Кто еще из соседей троцкист и враг народа», услышал, как в прихожую уверенно позвонили.

– Не ожидал? – спросил Бочкина сыто выглядевший мужчина, от которого к тому же пахло гусем. – А я к тебе по делу: проверяю состояние жилфонда.

– Что ж, пожалуйста, – пропуская управдома вперед, уважительно кашлянул Малофей.

Войдя в комнату и увидев несусветную грязь и бесцеремонно совокуплявшихся на лбу у спящей супруги Бочкина тараканов, управдом осерчал.

– Не стыдно тебе, Малофей, – сказал он, – так обос…л жилье коммуниста. Смотри, не сделаешь ремонт, не посмотрю, что перенес меня, пьяного, через Сиваш, выселю тебя вместе с Катькой в дом престарелых.

– В богадельню?! – испугался Бочкин.

Ему представилось здание – помесь больницы с вокзалом, битком набитое вонючими сварливыми стариками и санитарами, работающими по совместительству в сумасшедших домах.

Еще он увидел оклеенный черным дерматином стол, за которым среди беспрерывно чихавших и кашлявших пожилых людей сидел он, Малофей, и клеил вместе с остальными пакетики для презервативов под присмотром огромного дядьки, раздававшего налево и направо оплеухи нерасторопным старикам.

«Каждый день небось похороны там», – с тоской подумал Бочкин.

Ему стало даже не по себе.

Он присел на край обглоданного табурета и пробормотал:

– Все сделаю, большевистское даю.

Когда за управдомом захлопнулась дверь, Малофей вернулся в комнату, ворча:

– Ирод партейный, сопля морская. Утопить бы тебя тогда, суку.

Но ругайся не ругайся, а ремонт делать надо. К слову сказать, Малофей подумывал о нем уже не в первый раз, но по дому двадцать лет ходили слухи, что дом не сегодня-завтра снесут. Малофей даже сам писал в ГПУ, чтобы уничтожили этот троцкистский притон вместе со всеми жителями, кроме, разумеется, Малофея и его супруги. На самом деле дом действительно собирались сломать, а на его месте, в центре Москвы, построить перевалочный элеватор для канадского зерна, поступавшего транзитом из Ливерпуля во Владивосток. Но побоялись. Дом-то принадлежал в прошлом царице Елизавете, а она известна была тем, что постоянно все прятала, так как была отчасти больна клептоманией. Поэтому власти не без оснований подозревали, что в доме полным-полно кладов; а так как в стране все воровали и никто никому не верил, со сносом дома всякий год откладывали до лучших времен.

Но вернемся к нашему повествованию. Как тараканы узнают о предстоящем ремонте, можно только диву даваться. Но хотите верьте, хотите – нет, когда Бочкин по причине бессонницы вышел среди ночи на кухню, он увидел, как тараканы сплошной рекой, подобно перво-майской демонстрации, двигались на выход к продажным дверям бочкинской квартиры. Увидев такое, Малофей словно осатанел и стал поливать их кипятком из чайника и топтать ногами, обзывая эмигрантами, троцкистами, бандитами и прохвостами.

Он верил в переселение душ и потому думал, что в его доме под видом тараканов живут выданные им чекистам в разное время люди. Каждый таракан у него нумеровался и под соответствующей фамилией значился в списке. Дать им ускользнуть – значило обречь себя на постоянное беспокойство: не сообщат ли они кому-нибудь каким-либо остроумным способом о том, что с ними приключилось в свое время и какую роль сыграл в этом приключении Малофей.