Андрей Шаргородский - Женские слёзы - двести пятьдесят оттенков мокрого (сборник)

На следующий день ее не стало. Мы с Татьяной Андреевной тут же организовали похороны, и все, что полагалось для этого. Хоронить решили на следующий день. Народу собралось совсем немного – десять человек. Гроб одиноко стоял возле подъезда. Даже поплакать по умершей было некому. Тело погрузили в катафалк, и мы поехали на кладбище. Возле могилки мы с Татьяной Андреевной сказали по нескольку фраз об умершей. Говорили для себя, так как больше никого не было – соседи и знакомые не захотели ехать на захоронение. Постояли немного, и я махнул рабочим, чтобы забивали крышку и опускали тело.

– Стойте! – раздался пронзительный крик сзади.

Мы обернулись. Это была она, Аня. Она подбежала и упала на колени, прямо на свежевырытую землю. Упав лицом на грудь матери, она рыдала так, что не могли сдержаться и мы. Я жестом попросил рабочих отойти и перекурить. Аня лежала, и тело ее содрогалось от рыданий. Как часто мы жалеем о чем-то, когда уже поздно, и ничего невозможно изменить. Все, что накопилось в ее избалованной душе, вырывалось наружу.

– Анечка, поднимайся, нужно предать тело земле, – Татьяна Андреевна начала поднимать ее и отряхивать.

Рабочие забили крышку и опустили гроб. Кинув по три горсти земли, мы молча наблюдали, как быстро его закапывали люди, для которых это была лишь только работа.

Затем подошли к машине и поехали все вместе по направлению к городу. Стеклянные глаза Ани не выражали ничего. Татьяна Андреевна тихо спросила:

– Леша, ты, наверно, сначала нас завези, а потом тебя завезут, хорошо?

– Татьяна Андреевна, Аня, я прошу вас меня послушать. Мария Степановна перед смертью открыла мне одну тайну, которую хотела рассказать тебе, Аня, но видно чувствовала, что может не дождаться. У нее не было выбора, и она открылась мне. Я хочу вам об этом рассказать.

Обе женщины насторожились.

– Это не займет много времени, нам нужно будет только подняться на второй этаж, и там вы все узнаете.

Я назвал водителю свой адрес, и через десять минут мы уже стояли перед дверью моей квартиры. Дверь открыла моя жена Света.

– Ты зачем нас сюда привез? – резко повернувшись ко мне, с ненавистью прохрипела Аня, – ты в своем уме? Или ты считаешь, что это как раз то время, чтобы знакомить меня со своей новой женой?

Татьяна Андреевна в ужасе закрыла лицо руками и запричитала.

– Спокойно, – громко, чуть ли не приказывая, прокричал я. – Слушайте все! Ты, Света, и ты, Аня, являетесь родными сестрами. Твоя мама, Аня, родила ребенка от Николая Сергеевича, который потом стал мужем мамы Светы, и она тоже родила девочку. Все это перед смертью Мария Степановна и рассказала, не дождавшись Аню, – быстро выпалил я.

Я выдохнул, все остолбенели. Только глаза девочек разглядывали друг друга, как бы пытаясь понять, может ли быть такое.

– Может, зайдем на минуту? – предложил я, – А то как-то не по-людски.

– Ты точно не врешь? – Аня сверлила глазами меня.

– Вот вам крест, – я перекрестился. – Я не до такой степени сошел с ума, чтобы в такой день навешивать на себя смертные грехи. Смелее, заходите и давайте решим, когда и где встретимся, чтобы спокойно все обсудить. Я вам полностью передам наш разговор, со всеми деталями.

– Давайте завтра, в двенадцать, встретимся на кладбище у могилки Марии Степановны, а потом зайдем на могилу Николая Сергеевича. После поедем к нам, или к вам, там решим.

– Хорошо, – ответил я за всех, так как у девчонок пропал дар речи. На том и расстались.

В Греции, а потом и в Риме, на рубеже старой и новой эры давно сложился обычай, что лет до тридцати молодым людям давали «перебеситься», а потом они женились и остепенялись. Старшее поколение в те далекие времена, конечно, негодовало и говорило об упадке нравов, поэтому отец рано женил восемнадцатилетнего Овидия на пятнадцатилетней девушке из богатой семьи, чтобы уберечь его от соблазнов. Но из этого ничего не вышло. Отец ошибся. Брак оказался непрочным. Овидий, Назон Публий, не расстался с прежними привычками и, будучи женат, находился в связи с женщиной, которую воспевал в своих стихотворениях под именем Коринны. Он развелся с женой и женился вторично на богатой невесте из Этрурии, но и второй брак был неудачен. В третий раз ему повезло. Его третьей женой стала красавица Фабия, которая происходила из известного патрицианского рода, берущего свое начало от Геркулеса.

После свадьбы Овидий стал много писать, путешествовать, посещать различные кружки. Чаще всего он посещал кружок, собиравшийся в доме полководца Валерия Мессалы. Душой этого кружка был поэт Тибулл, который не интересовался политикой, а свои стихи посвящал любви, природе и радостям сельской жизни. Многие поэты кружка Мессалы неодобрительно относились к новым порядкам, введенным Августом в Риме, но боялись говорить об этом открыто. Осенью 8 года нашей эры Овидий ненадолго покинул Рим вместе со своим задушевным другом Коттой Максимом. Они отправились отдыхать на остров Эльба в Тирренском море (около 200 км к северу от Рима), где находились наследственные владения Котты, знатного и богатого юноши, чей батюшка Валерий Мессала, недюжинный полководец и одаренный оратор, покровительствовавший Овидию, скончался этой же осенью. Друзья благополучно добрались до острова и расположились в имении рода Мессалы. Они приятно проводили время за декламацией стихов, за вином, за утонченными беседами, с грустью вспоминали старого Мессалу, совершали утренние прогулки по прибрежным холмам, покачиваясь в паланкинах, обменивались пустячными соображениями за дружеским обедом. Неожиданно к ним явился гонец из Рима, от самого Августа! И явился он со страшным для Овидия предписанием. Смысл зловещего предписания состоял в том, что потомственный всадник и поэт Публий Овидий Назон должен немедленно явиться в Рим и предстать перед Цезарем, дабы узнать о своем наказании, потому что теперь он преступник.