Николай Редькин - Тихая Виледь

И подолгу стояла у портрета своей бабушки, гадая, какие тайны унес с собой в могилу любимый муж ее Степан Егорович. С уходом его изменился мир их дома. Началось какое-то другое время. И Настя еще не привыкла жить в этом изменившемся мире и в этом новом времени.

Она не могла подолгу находиться в квартире одна. Или уходила в клуб на репетиции, оставляя Бореньку матери (Лидия Ивановна с этого года больше не работала в школе), или брала его и поднималась к родителям и сидела у них, слушая родительскую политику (глупости, в общем, как она говорила).

Разговор зачастую крутился вокруг одного и того же – злополучного колхоза. Лидия Ивановна теперь очень интересовалась делами мужа.

И однажды вечером Настя застала родителей за привычным для них разговором.

– Да неужто правда, что Игнат Петрушин всему колхозу зарплату выдал? – не без иронии спрашивала мужа Лидия Ивановна.

– Ну, не всю, а только сорок процентов. – Федору Степановичу не хотелось говорить на эту тему.

– И все довольнешеньки! А я-то думаю, чего это мужики по селу распьянехонькими ходят? А у них, выходит, праздник. И утроил его Игнатушка. Какой молодец! Мой опыт, что ли, перенимает – праздники устраивать? Помогает, стало быть, фирма? По-крупному играет Игнат, председательскую должность себе покупает. Вот только папочка твой, – обратилась она к доченьке, – все деликатничает. Вежливый он у нас, воспитанный.

– У меня хороший папочка, – обиделась Настя.

– Хороший, кто спорит. Не в пример другим Валенковым. Умный. Образованный. Голоса не повысит, бранного слова не скажет. Райком отдал, теперь колхоз отдаст этим, прости Господи, новым русским.

– Ну, знаешь! Пока я тут… – Федор Степанович, задетый за живое, забегал по комнате.

Насте грустно было это видеть.

– А что – ты тут? Ну что? Ты, Феденька, не хуже меня знаешь, что райкомовское время прошло. Не окрик, не речи теперь все решают, а рублик. И где его платят, туда мужики и бегут. На биржу было бросились – пока платили. А нынче ожглись – нету денежек-то. Серьга Петру-шин вон пособие по безработице пшеном получил. И, между прочим, обратно в колхоз хочет. Лес, говорит, товар теперь ходовый. И братца своего Игната подбивает, чтобы, значит, скорее он стал председателем. И закрутят они у нас тут свой бизнес, и родственничков в Германии найдут, и…

– Лида, – не вытерпел Федор Степанович, – ты замолчишь сегодня?

– Я же говорила тебе, Феденька, – не желала замолчать Лида, – уедем отсюда. Кафедра в институте – не так уж и плохо. Ценят тебя. Пока. Все равно тебе житья здесь не будет…

– Мама! – возмутилась Настя. – Папа правильно сделал, что остался.

– Ты смотри, какая защитница выискалась! Это почему же правильно?

– Потому что он не трус! Он в деда – не побежит из драки. До конца так до конца. И ты, мамочка, любишь его таким.

– Ух ты, все знает! – воскликнула мамочка. – Слышишь, отец, за что я тебя, горемычного, люблю?

Отец лишь усмехнулся.

– А как же День деревни, наш праздник? Наши мечты? – продолжала Настя. – Мы с Алексеем ведь тоже могли уехать. Свекровь звала…

– И что же это вы не уехали?

– Мы так решили, мама. Здесь моя родина. И Алексей весь наш, характером, душой…

– Правильно, оставайтесь! Все в город едут, деньги лопатой гребут, приватизацию какую-то проводят, а нам что остается? Только смотреть, как все разваливается. Твой отец, между прочим, ночи не спит…

Отец поблагодарил за ужин и ушел к себе в комнату. Спать, как он сказал.

– А ты, мамочка, сделай, чтобы он спал! Ты вообще признайся-ко, когда последний раз с отцом спала. Как женщина.

– Это возмутительно, Настя!

– Мамочка, – Настя села рядом. – Ему очень тяжело сейчас. Вся старая жизнь рухнула. И единственное, что у него осталось сейчас, это мы, наш дом, наша семья. А если и этого не будет у него, то очень скоро похороним его. А мы жить хотим. И чтобы все у нас было. И дом. И семья. И вы с папочкой. Понимаешь? – Она приблизила свое горячее лицо к мамочкиному лицу. – Так когда, говоришь, ты последний раз ласкала моего любимого папочку?

– Вот только не надо сводить все к сексу. Я же не спрашиваю, когда ты с Алексеем последний раз…

– Сегодня, – как ни в чем не бывало отвечала Настя.

– Когда ты успела? – искренне удивилась мать.

– Но он же приходил на обед.

– Боже мой… – Лидия Ивановна хотела рассердиться – и не могла.

– И, пожалуйста, мамочка, – продолжала Настя, – не пили больше папочку, что райком он потерял, колхоз. Ничего он не потерял. Мы у него есть. Ты – женщина. Любимая. Желанная. Есть наш мир, истинный, теплый, душевный. А рухнул тот, который мы с дури понастроили. А теперь вот какой-то новый строим и думаем, что он лучше… Придурки, в общем.