Иван Давидков - Рифы далеких звезд

Маккавею случалось пугаться змеи или собаки, он знал, что такое страх, и умел преодолевать его — прибегая к хитрости или пускаясь наутек, но теперь страх был совсем другой: уставясь на него немигающими зеленоватыми глазами (быть может, то были глаза какой-нибудь огромной рыбины?), страх следил, как он беспомощно барахтается, подхваченный водоворотом, как его опутывают корни, и этот холодный взгляд леденил кровь… Маккавею было тогда десять лет, он еще не знал страданий, если не считать простуженного горла или кашля, из-за которых в зимние морозы его неделю-другую не выпускали из дому. Теперь же он впервые узнал, что бывают страшные мгновения, когда жизнь висит на волоске, слово с м е р т ь впервые вселило в него ужас…

Смерть навалилась на мальчика режущей болью от хлынувшей в горло воды, ощущением бездны под ногами, оглушительным свистом в ушах; красные корни осины, точно щупальца осьминога, закачались перед его остановившимся взглядом… Миг — и все эти ощущения исчезли, осталось лишь зрение, но он видел все в искаженном виде: и корни, и шныряющих вокруг рыб, и блики солнца в толще воды. Подлинные их очертания надламывались, напоминая разноцветные стекла в окне церкви; их острые края кололи его.

И такой же острой болью пронзило его прикосновение рук, вытаскивавших его на берег…

Он не помнил, как долго пролежал на песке. Очнувшись, увидел склонившихся над ним рыбаков и замер от страха. У обоих лица были белее мела, руки тряслись. И это больше чем пережитое под водой (все произошло так мгновенно) подсказало ему, что с ним случилось и чем бы все могло кончиться, не окажись поблизости этих людей.

Он побрел домой. Темное пятно на берегу, где он только что лежал, долго не исчезало, несмотря на жаркое солнце. — так глубоко вода пропитала песок. Маккавей шел медленно, то прикрываемый тенью деревьев, то ослепляемый пробивавшимся между стволами закатным светом. Он чувствовал странную пустоту внутри: как будто водоворот, швырнувший его о глинистый берег, что-то сдвинул у него в душе, смыл слой почвы и оттуда, точно пористая известковая скала, выступил страх. Земля продолжала качаться под ногами, казалось, она вот-вот расступится и поглотит его.

Тени деревьев на дороге пугали его, напоминая огромные трещины. Мальчик перешагивал через них, ему казалось, что стоит ему сделать неверный шаг, как он свалится в пропасть.

Прошло время. Маккавей думал, что этот случай померкнет в его памяти, исчезнет в груде других впечатлений, как в засушливый год почти вовсе исчезают выпитые сухими песками воды Огосты. Он ошибся. При виде ребячьей одежонки на берегу какой-нибудь заводи и голых мальчишек, при всплесках подернутой ряской воды под животами ныряющих с берега детей Маккавея бросало в дрожь. Словно он не стоял в этот жаркий полдень на берегу, глядя, как плещется в воде намучившаяся в школьных классах детвора, а раздевался, оставлял на песке одежду и шел к реке. Но заводь, которой касались его ноги, была иной: вода темнела, застланная тенью старой осины, подводная яма глухо и грозно гудела, и кожа покрывалась мурашками от прикосновения набегавших волн…

Мальчики, гомоня и вскидывая руки, исчезали в воде (наверно, ложились на спину, чтобы обмануть других, — дескать, вот как здесь глубоко), а он слышал не их гомон, а свой испуганный вопль. Вода захлестывала горло, вспарывая его, как нож.

Пережитый ужас не забывался, в памяти сами собой воскресали увиденные тогда картины, тут же вытесненные страхом, который тогда сделал воду черной, как деготь, чтобы заслонить ему глаза этой вязкой чернотой. Теперь же Маккавей явственно видел корни осины — красноватые, густо переплетающиеся, чуть побелевшие на концах, чувствовал, как убегает из-под ног песок, как разверзается бездна, в которую он падает. Горло горит от проглоченной воды, а на самом толстом корне осины шевелится та самая крыса, которая много лет назад свила гнездо на пасхальных куличах. Маккавей видит ее посеребренное речной пеной брюхо и острый кончик хвоста, слегка подрагивающего от речного течения. Крыса тоже смотрит на него и не собирается ни нападать, ни спасаться бегством. Молча следит за схваткой между мальчиком и смертью, и только сверкание глаз выдает сатанинскую радость, какую испытывает эта вцепившаяся в корень, ненавистная Маккавею тварь…

Шли годы, а рана в душе Рыжеволосого не затягивалась. Возможно, требовался лишь один нечаянный толчок, чтобы корочка на ней затвердела и отпала, но случай не подворачивался. А им мог бы стать шум прибывающей реки, от которого дребезжат окна, пробуждая в сознании Маккавея музыку мельничного желоба. Или моросящий дождь, что чуть слышно стучит по крыше, и черепичины отзываются, каждая по-своему, потому что одни — поновее, их обожженная до сиреневого цвета глина позванивает, а другие лежат на крыше с незапамятных времен, поросли мхом, и стук дождевых капель по ним мягче и глуше…