Иван Давидков - Рифы далеких звезд

«Ненормальная», — мысленно произнес сын, никогда прежде не позволявший себе не то что говорить, но даже думать такое. Усталость и бессонница выбили его из колеи.

— Так, значит, отдала цыганам?.. А им ты о крысе сказала?

— Нет. И о червяке тоже…

Она продолжала рассказывать. В ее больном рассудке одно видение рождало другое. Крыса шевелила шершавым, словно посыпанным перхотью хвостом, гнездо шевелилось, точно оттуда вот-вот высунутся омерзительные мордочки крысят.

Учитель не слушал мать. Он распахнул дверь и окна (может быть, надеялся, что сквозняк развеет весь этот бред), чиркнул спичкой, затопил печь и пошел за котелком, чтобы нагреть для больной воды.

Маккавей лег у бабушки в комнате. Спать было рано, но что еще делать, если в доме все пошло кувырком. Отец поставил греть воду, и дно медного котелка шипело на печке; за стеной поскрипывала мамина кровать, потом все стихло — наверно, мама уснула; бабушка сидела у двери, смотрела на темную улицу и что-то бормотала под нос — может, сердилась на кукушку за то, что не прилетает, а может, осыпала проклятьями крысу, чей хвост снова примерещился ей в уголке шкафа…

Жесткий край одеяла касался щеки, голова тонула в подушке с шуршащими куриными перьями, мальчик ощущал в этом шуршании запахи сарая, где спали куры и все было белым от птичьего помета. Он поворачивался на спину, чтобы не чувствовать неприятного запаха подушки, но теперь куриным духом тянуло из-под сбитого ногами одеяла… Странно: ему казалось, что, если вслушаешься, — различишь под кроватью писк цыплят, а если нагнешься — увидишь приютившуюся у ножки кровати наседку, она распустила крылья и время от времени издает тихий, предостерегающий звук, а цыплята, высунув головки из-под крыльев, настораживаются.

Сон сморил его, и вместо наседки с цыплятами он увидел маму. Как она вошла? Ведь двери нет. И стены, у которой стоял шкаф, тоже не видно. Крыша дома висит в воздухе, а окна будто нарисованы на небе — ничего не соединяет их с домом, хотя они находятся там, где всегда… В этой огромной, без стен, комнате стоит один-единственный стул, и мама опускается на него. Выздоровевшая и такая красивая… Мама отдыхает, уронив руки на колени. Шелковое платье с узором из разных-разных цветочков — больше всего там оранжевых — чуть шевелится от дуновения ветерка. Но что у мамы в руках? Что-то округлое, похожее на те куличи, которые вчера стояли на шкафу. Может, мама спрятала их прежде чем они достались цыганам? Она сидит и улыбается. Ее лицо — под глазами и на лбу — усеяно коричневыми пятнышками. В точности такие же были у нее перед тем как у Маккавея родился младший братик. И сама она располневшая, как тогда. В ее молчании, в ее позе угадывается робкая ласка.

«Прячет кулич от бабушки и не знает, что в нем червяк…» — подумалось Маккавею. Его мысли блуждали по пустому дому и разбудили паука, закачавшегося на длинной, от неба до земли, паутине. Потом раздался скрип — словно кто-то царапал ногтем по стеклу. Мальчик оглянулся, но ничего вокруг не заметил. Тогда он снова повернулся к маме. Складки платья на ее коленях шевелились. Шелк сморщился, как будто его прожигали горячим угольком, и в черную дырочку просунулась голова червяка с белесыми подслеповатыми глазками. Это был, наверно, тот самый червяк, что испоганил куличи на шкафу. Глазки его зыркнули туда-сюда, обвели взглядом странный дом с подвешенной к небу крышей, и когда Маккавей шевельнул губами, чтобы окликнуть маму, которая спокойно сидела, ни о чем не подозревая, он заметил, что белесые глазки стали вдруг золотистыми и обрисовалась детская головка с локонами вдоль ушей. Он ожидал, что мама возьмет на руки диковинного ребеночка, но тут сверху послышался шум и он увидел кукушку. Она стремительно подлетела к окну, пронеслась сквозь стекло, не разбив его, как будто это было не стекло, а тонкая лента тумана, описала круг и устремилась к маме. «Сейчас вонзится коготками и унесет…» — испугался мальчик, но случилось другое. Кукушка, со свистом хлопая крыльями, пролетела низко над мамиными коленями и спустя мгновение унесла в клюве существо с белесыми глазками.

Маккавей открыл глаза, испуганный, с колотящимся сердцем. Вокруг царила непроглядная тьма. Лишь несколько звездочек мерцали за мокрыми стеклами окна. От страха хотелось закричать, но он удержался, боясь разбудить в соседней комнате больную мать. На стоящей рядом кровати мерно, с присвистом, дышала бабушка. Он подошел на цыпочках и шепнул ей на ухо: «Бабушка, ты ведь спрашивала меня о кукушке. Она летает по нашему дому, я видел, как она впорхнула в окно…»