Олдос Хаксли - Желтый Кром

Мистер Скоуган допил свой портвейн и снова наполнил рюмку.

— В эту самую минуту, — продолжал он, — во всех концах света происходят самые ужасающие вещи. Людей пытают, рубят, потрошат, калечат, их мертвые тела разлагаются, а глаза гниют. Вопли ужаса и боли уносятся в воздух со скоростью тысяча сто футов в секунду. Через три секунды полета они становятся совершенно неслышными. Все это огорчительные факты. Но из-за этого наслаждаемся ли мы жизнью хоть чуточку меньше? Совершенно определенно — нет. Мы испытываем сочувствие, несомненно, мы представляем в своем воображении страдания народов и отдельных личностей, мы сожалеем об этом. Но в конце концов, что такое сочувствие? Оно стоит очень мало, если только человек, которому мы сочувствуем, не самый близкий нам. И даже в этом случае наше сочувствие и воображение не идут слишком далеко. И пожалуй, не так это и плохо, ибо если у кого-то достаточно живое воображение и глубокое сочувствие, чтобы ощутить страдания других людей, как свои собственные, то у такого человека не будет ни минуты душевного покоя. Сострадательный человек не может узнать счастья. Но мы, благодарение Богу, как я уже говорил, к таким не относимся. Когда началась, война, я думал, что действительно страдаю вместе с теми, кто испытывает боль и муки. Но через месяц или два я должен был по совести признать, что это не так. И при этом, я думаю, у меня не менее живое воображение, чем у большинства людей. В страданиях человек всегда одинок — печальный факт для тех, кто страдает, но он делает возможным для всего остального человечества наслаждение жизнью.

Наступило молчание. Генри Уимбуш отодвинул свой стул.

— Я думаю, что нам, быть может, пора присоединиться к нашим дамам, — сказал он.

— Я тоже так считаю, — подхватил, с готовностью вскакивая, Айвор. — К счастью, — сказал он, оборачиваясь к мистеру Скоугану, — радоваться мы можем вместе. В радостях и удовольствиях мы не всегда обречены быть одинокими.

Айвор с силой ударил по клавишам и мощным аккордом закончил свою рапсодию. Торжествующая гармония лишь слегка нарушилась септимой, прозвучавшей под большим пальцем его левой руки одновременно с октавой. Однако общее впечатление великолепной бури звуков было достигнуто, а мелкие погрешности мало что значат, если общее впечатление удовлетворительно. К тому же эта едва слышимая септима была весьма современной. Айвор повернулся на табурете и откинул волосы, упавшие ему на глаза.

— Ну вот, — сказал он. — Боюсь, на большее я сейчас не способен.

Раздались аплодисменты и возгласы благодарности. Мэри, не отрывавшая глаз от исполнителя, громко воскликнула: «Замечательно!» — и судорожно глотнула воздух, словно задыхаясь.

Природа и удача соперничали друг с другом, щедро осыпая Айвора Ломбарда своими милостями. Он был богат и совершенно независим, красив и неотразимо обаятелен и имел на своем счету больше любовных побед, чем сам мог упомнить. Он обладал необычайными по количеству и разнообразию достоинствами. У него был красивый, хотя и не поставленный тенор. Он мог с изумительным блеском, быстро и громко импровизировать за роялем; был неплохой любитель-медиум и телепат и располагал обширными знаниями о потустороннем мире из первых рук; с невероятной быстротой сочинял рифмованные стихи; стремительно писал картины, а символисты, и если рисунок бывал иногда слабоват, то краски всегда феерически ярки. Он походил на Шекспира тем, что лишь немного знал латынь и еще меньше — греческий: образование для такого ума казалось излишним и только помешало бы развиться природным способностям.

— Пойдемте в сад, — предложил он. — Сегодня чудесный вечер!

— Благодарю, — сказал мистер Скоуган, — но я, например, предпочитаю эти еще более чудесные кресла. — Всякий раз, когда он затягивался своей трубкой, в ней что-то тихонько хлюпало. Мистер Скоуган чувствовал себя совершенно счастливым.

Счастливым чувствовал себя и Генри Уимбуш. Мгновенье он смотрел сквозь пенсне на Айвора, затем, ничего не сказав, вернулся к маленьким засаленным конторским книгам шестнадцатого века, которые были сейчас его любимым чтением. Мистер Уимбуш знал о хозяйственных расходах сэра Фердинандо больше, чем о своих собственных.

В отряд, собравшийся под знамена Айвора, вошли Анна, Мэри, Дэнис и — несколько неожиданно — Дженни. Ночь была теплая и безлунная. Они ходили по траве взад и вперед, по террасе, и Айвор запел неаполитанскую песню «Stretti, stretti…» [16] Здесь: близко прижавшиеся друг к другу (ит.). и дальше что-то о маленькой испанской девушке. В воздухе началась какая-то пульсация. Айвор положил руку на талию Анны, а голову уронил ей на плечо и шел так, распевая песню. Казалось, нет ничего проще и естественнее этого. Дэнис подумал о том, почему ему никогда не приходила мысль так поступить. Он ненавидел Айвора.