Пайпер Керман - Оранжевый – хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме

– Нина, боюсь, я не могу бросить мисс Натали, – сказала я. – Она была ко мне очень добра. Надеюсь, Поп поймет.

Нина очень удивилась:

– Что ж… тогда помоги мне придумать, кого еще мы можем ей предложить. Как насчет Тони? Она итальянка.

Сказав, что это отличная идея и что они прекрасно подойдут друг другу, я вернулась в блок Б, в свое гетто.

В Данбери была уйма возможностей для отправления религиозного культа: пятничная месса для католиков, а иногда и воскресная тоже (обычно ее служил «красавчик священник», молодой падре, который играл на гитаре и говорил по-итальянски, благодаря чему его обожали все американки итальянского происхождения); испанская христианская служба в выходные; группа буддийской медитации и визиты раввина по средам, а также странная еженедельная внеконфессиональная сходка, проводимая волонтерами, вооруженными акустическими гитарами и ароматическими свечами. Самой крупной, однако, была «христианская» (то есть фундаменталистская) служба, которая проводилась по воскресеньям в комнате свиданий, когда заканчивались часы посещения.

В тюрьме женщины старели гораздо быстрее.

В марте я спросила у сестры Рафферти, немецкой монахини, которая занимала пост главного капеллана, будет ли в Пасхальное воскресенье какая-то служба для членов англиканской церкви. Она взглянула на меня как на ненормальную и ответила, что если я найду собственного священника и включу его или ее в свой (и без того полный) список посетителей, то мы сможем воспользоваться тюремной часовней. Спасибо и на этом, сестра!

Религиозные метания моих агрессивных вновь обращенных соседей казались мне утомительными. Некоторые уж слишком кичились своей верой и во всеуслышание заявляли, что собираются молиться обо всем по порядку, что Бог не покидает их в заточении, что Иисус любит грешников и все такое. Лично я считала, что благодарить Господа можно было и потише, не заостряя при этом внимания на себе. В блоках на каждом шагу попадались люди, которые кричали о своей вере и в то же время довольно распущенно себя вели.

В тюрьме весной гардероб не меняли, но за неделю до Пасхи кто-то воздвиг за лагерем, прямо возле столовой, огромный жутковатый деревянный крест. Увидев его утром, я лишь спросила: «Это что еще за хрень?» – обращаясь к угрюмой королеве щенячьей программы миссис Джонс и одной из других пожилых дам, которая всегда приходила на завтрак. К моему удивлению, ей было всего пятьдесят пять. В тюрьме женщины старели гораздо быстрее.

– Его каждый год ставят, – объяснила она. – Какой-то клоун из службы строительства и эксплуатации позаботился.

Через несколько дней мы с Ниной обсуждали приближающиеся праздники за чашкой растворимого кофе. Кроме Леви, в лагере была всего одна еврейка, гораздо более приятная Гейл Гринман. Им немецкая монахиня выдала коробки с мацой для Песаха. Это возбудило интерес других заключенных.

– С чего это им дали такие здоровенные крекеры? – спросила меня соседка по блоку Б, ступая на зыбкую почву веры. – Они бы с желе отлично пошли.

Встряхнув накрученной на бигуди челкой, Нина окунулась в воспоминания о прошлых Песахах.

– Когда я сидела в Райкерсе [7], там только маца и была съедобная, – произнесла она, задумчиво покручивая сигарету между пальцами. – С паштетом – пальчики оближешь.

В этом году мне не нужно было разрываться между седером семейства Ларри и собственными пасхальными традициями. А жаль – мне нравилась история о десяти казнях египетских.

Команда Поп превзошла себя в приготовлении пасхального ужина. Он оказался весьма обильным, настоящим весенним чудом. Меню было таким: печеная курица и капуста с удивительными клецками, такими плотными, что ими можно было убить, острые фаршированные яйца и свежие овощи в салат-баре. На десерт мы получили фирменное блюдо Натали – сладкое гнездо: жареную тортилью, наполненную пудингом и покрытую покрашенной в зеленый цвет кокосовой «травой», в которой лежали желейные конфетки-«яйца» и разноцветный зефир. Я просто смотрела на это произведение искусства, не веря своим глазам, а все вокруг с аппетитом поедали свои порции. Мне не хотелось есть такую красоту. Мне хотелось покрыть ее лаком и сохранить навсегда.

Сразу после Пасхи Нина отправилась в тюрьму с высоким уровнем безопасности на реабилитационную программу. Я знала, что мне будет ее не хватать. Она неделями вязала какой-то шарф, а я все давала ей советы. «Какой теперь цвет?» – спрашивала она, вытаскивая солидную коллекцию небольших мотков пряжи, которую ей удалось собрать. «Сиреневый! – отвечала я. – А теперь зеленый!»