Пайпер Керман - Оранжевый – хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме

Эта новенькая испанская цыпочка сидела на голом матрасе верхней койки и ошалело озиралась по сторонам. Настала моя очередь вводить ее в курс дела:

– Как тебя зовут?

– Мария Карбон.

– Откуда ты?

– Из Лоуэлла.

– В Массачусетсе? Я тоже оттуда, выросла в Бостоне. Сколько у тебя времени?

Она непонимающе посмотрела на меня.

– Это означает, сколько тебе сидеть?

– Не знаю.

Тут я пораженно замолчала. Как можно было не знать свой срок? Вряд ли она меня не поняла – по-английски она говорила без акцента. Я встревожилась. Казалось, она пребывает в шоке.

– Слушай, Мария, все будет хорошо. Мы тебе поможем. Тебе нужно заполнить все формы, а всем необходимым с тобой поделятся. Кто твой куратор?

Мария беспомощно посмотрела на меня, и я в конце концов оставила ее в покое, решив, что ей поможет какая-нибудь из местных испанских цыпочек.

Как-то вечером в громкоговоритель рявкнули:

– Керман!

Я тут же побежала в кабинет мистера Буторского.

– Тебя переводят в блок Б, – бросил он. – Отсек восемнадцать! Твоей соседкой по койке будет мисс Малкольм!

В блоках я еще не была – вновь прибывшим путь туда был заказан. Почему-то они представлялись мне темными пещерами, населенными злостными преступницами.

– Ты ему нравишься, – сказала Нина, мой эксперт по тюремной жизни, которая все еще ждала перевода обратно в блок А, где она делила койку с Поп. – Поэтому и поселил тебя с мисс Малкольм. Она здесь уже давно. Плюс ты попала в отсек образцового содержания.

Я понятия не имела, кто такая мисс Малкольм, но уже узнала, что в тюрьме приставка «мисс» полагалась лишь пожилым и очень уважаемым узницам.

Я понятия не имела, кто такая мисс Малкольм, но уже узнала, что в тюрьме приставка «мисс» полагалась лишь пожилым и очень уважаемым узницам.

Собрав свои пожитки, я с опаской пошла по лестнице в блок Б, он же «гетто», прижимая к груди подушку и мешок, набитый униформой. За книгами я собиралась вернуться. Блоки оказались просторными, полуподвальными помещениями, где находился целый лабиринт бежевых отсеков, в каждом из которых проживало по две заключенных. В каждом стояла двухэтажная кровать, два металлических шкафчика и приставная лестница. Отсек 18 был расположен рядом с душевой, возле единственной стены с узкими окнами. Мисс Малкольм – миниатюрная темнокожая женщина среднего возраста – уже ждала меня, сидя на своей койке. Без лишних предисловий она перешла к делу и с сильным карибским акцентом сказала:

– Вот твой шкафчик, – она показала пустой, – а вот крючки. Вон те крючки мои, и менять мы ничего не будем. – Ее одежда аккуратно висела у стены вместе с клетчатыми штанами и бордовым халатом. Она работала на кухне. – Мне плевать, лесбиянка ты или нет, на койке возиться не позволю. Я убираюсь в воскресенье вечером. Будешь помогать мне с уборкой.

– Конечно, мисс Малкольм, – согласилась я.

– Называй меня Натали. Я застелю тебе постель.

Вдруг над стеной нашего отсека возникла светловолосая голова.

– Привет, соседка! – Это была высокая, миловидная белая девушка, которая мыла посуду в столовой. – Я Коллин! – Она с опаской посмотрела на мисс Малкольм: – Как дела, мисс Натали?

– Привет, Коллин. – Тон Натали показывал, что она вполне терпима к глупым девчонкам, но эта терпимость не безгранична. Нельзя сказать, что она была холодной или неприветливой, просто немного строгой.

– Как тебя зовут, соседка?

Я представилась, после чего Коллин спрыгнула с верхней койки и подошла ко входу в отсек, который я теперь делила с мисс Малкольм. На меня тотчас обрушился ураган вопросов: откуда у меня такое странное имя, откуда я сама и сколько у меня времени. Я старалась отвечать на все по порядку. Коллин считалась штатным художником тюрьмы и специализировалась на цветах, волшебных принцессах и красивых буквах.

Она сказала:

– Черт, соседка, я сделаю тебе табличку с именем! Покажи, как оно пишется.

По части соседки по койке я сорвала куш. Натали была образцом спокойствия и благородства.

Коллин рисовала таблички для всех новичков блока Б – имена на них были написаны изящным женским почерком с милыми завитушками. Другие таблички – официального вида, пластиковые, черные, с белыми буквами – были лишь у тех, кто, как Натали, некоторое время провел в тюрьме у подножия холма и лишь потом был переведен в этот лагерь.

По части соседки по койке я сорвала куш. Натали, чей восьмилетний срок уже подходил к концу, была образцом спокойствия и благородства и являлась прекрасным советчиком. У нее был сильный акцент, поэтому приходилось внимательно слушать все, что она говорила, но она никогда не открывала рот без дела. На кухне она была главным пекарем. Натали вставала в четыре утра, чтобы заступить на смену, и в основном держалась особняком, дружески общаясь лишь с несколькими латиноамериканками и коллегами по кухне. Она много читала, гуляла по беговой дорожке и писала письма, а спать ложилась рано, в восемь часов вечера. Мы мало говорили о нашей жизни за пределами тюрьмы, но она могла ответить почти на любой вопрос о жизни в Данбери. Она никогда не упоминала, почему оказалась за решеткой, а я не спрашивала об этом.