Николай Никонов - Собрание сочинений. В 9 т. Т. 6. Стальные солдаты. Страницы из жизни Сталина

Варьируются только прилагательные. Железный (прежде всего в значении волевой) переходит в стальной (Каганович «был тоже «железный» стальной солдат имя, под которым Иосиф Джугашвили вошел в историю, все объяснят). Чугунный (еще одна примета жесткости, твердости, неуступчивости) может перерасти в каменный (в смысле непреклонности, остановленности в движении): «каменно застывшие постовые»; партийный псевдоним Льва Борисовича Розенфельда-Каменева; Каменная жопа как прозвище Молотова; ленинские глаза, обладавшие свойством внезапно каменеть.

Даже неизменный для Сталина (по версии Никонова) чай с лимоном, «заваренный так, как он всегда любил: половинка лимона разрезана дольками в длину, все зернышки тщательно выбраны», подается «в тяжелом, литого серебра подстаканнике».

С одной стороны, эти слова символизируют знамение эпохи: «Через каменное и стальное Вижу мощь я родной стороны» (Сергей Есенин). С другой — всякий раз за «зябким» эпитетом чувствуешь страшный холод начавшегося за красной чертой тотального человеческого оледенения. К тому же читатель не может отрешиться от своего привычного ощущения, что перед ним… памятники. Бронзовые, чугунные, гранитные. Навечно застывшие в своем времени, а если и приходящие в будущее, то как «Каменные гости».

Под стать героям и их подруги. Вот «пучеглазая», «нечесаная, с чугунным лицом» супруга Ленина, она же просто «Крупская с чугуным лицом». Вот «самая пронырливая из кремлевских жен» — Молотова.

Есть, правда, персонаж, выбивающийся из этого ряда — образ простой советской девушки Вали Истриной, которую Сталин в романе «совсем отечески потрепал ее по пухлой попке» (с непременным «бантом над крутой, пухлой задницей — без бантика она не была бы Валей-Валечкой. Не она, не его, не…»), однако есть в этом образе некая символика. Ведь Валя, подавальщица блюд на ближней даче, — конфидентка Сталина: «…великим женским чутьем она понимала и разделяла его тяжелую, тяжелейшую муку, ответственность за все, за всю страну и за каждого живущего в ней». И пусть это только авторская декларация, в самом сюжете Валя Истрина воспринимается как сама Россия, склоненная Сталиным к сожительству, а потом и попросту изнасилованная Берией, начальником сталинской охраны Власиком. И даже сосланная на Колыму…

Вынужден повториться, что приведенные характеристики персонажей отражают именно сталинский подход — взгляд на окружающих сквозь призму борьбы за власть, взгляд «желтыми тигриными» глазами тирана.

Только и лично никоновское портретирование своей оценочной незатейливостью мало чем отличается. Вот «исступленно дикая, крикливая», «враждебно отчужденная», «истеричная» Надежда Аллилуева. А также «другие искусницы и блудницы, с гимназической поры несшие позорную славу шлюх и бесстыдниц. Именно такие гимназистки-шлюхи и шли тогда в революционерки».

Или еще более наглядный пример: «Автор помнит, как в детских играх в те годы одному из подростков, невзрачному полупри-дурку (?! — Е. 3.) по имени Ваня, за постоянные его переметы от одного к другим, прилепили кличку Троцкий».

В чем-то подобный подход, с резаньем правды-матки наотмашь, напоминает методы печально знаменитых сталинских «особистов»: идти от преступника (признание, как учил Андрей Януарьевич Вышинский — фундамент правосудия) к преступлению (последнее и надлежит сочинить). Получается, что объявленный негодяем таковым и оказывается.

Оттого-то, может быть, вокруг центрального персонажа сплошь «обалдуи в буденновках…» и «самодовольные хари..» — все «прохвосты., иуды..» Вот где пригодился апробированный в свое время еще в «Весталке» оригинальный никоновский авторский знак двоеточие (..).

Вспоминая слова самого писателя о том, что с помощью нового знака он уходит от «неуместной многозначительности» традиционного многоточия, надо признать, что в выверенном тексте «Весталки» у него, благодаря этому окказиональному знаку, по-особому звучат «обычные» отточия, освобожденные в создаваемом контексте от чрезмерной частоты употребления.

— Узнаю тебя… Эго ты, ты..

— Конечно — я.

— Ну а — семья? Личная жизнь.

— … (Вот они. — Е. 3.)

— У тебя не сложилось? Неужели одна?

— Сложилось… Есть дочь. Сын… — она не договорила.

За каждым таким «остраняющем» эмоции недоточием — трагедия. Асам текст диалога полон глубочайшего подтекста — все в нюансах.

В «Стальных солдатах» подобный тонкий психологизм — в редкость. Автор словно бы демонстративно обнажает основу публицистического рационализма — намеренно жесткую схему подходов. Тем самым непроизвольно делая из Сталина Гулливера в стране лилипутов.