Николай Никонов - Собрание сочинений. В 9 т. Т. 6. Стальные солдаты. Страницы из жизни Сталина

Известный уральский прозаик Николай Никонов по своему пединститутскому образованию был историк. Однако в своей прозе к служению Клио, то бишь к аналитическому «человековедению» фактов и судеб из давно прошедшего времени, писатель пришел не сразу. Тем более, что историков-обвинителей (варианты: историков-прокуроров, историков-талмудистов) он всегда не жаловал, а на историка-летописца (это все его собственные определения) в силу специфики жизненного материала, с которым работал, не претендовал…

И лишь в последние годы, после того как затонула советская Атлантида, стал особенно заметен интерес прозаика к масштабному — в контексте истории эпохи — взгляду на соотечественников, ставших в XX веке homo soveticus.

При этом «поздний» Николай Никонов говорит о слишком серьезных вещах, чтобы обращать еще и внимание на читателя. Отсюда заметные неворуженным глазом повторы в его текстах. В статье, написанной к 70-летнему юбилею писателя, критик Валентин Лукьянин прямо констатирует, что он «пишет откровенно не для всех… обращается лишь к тому, кто готов — кто способен! — выслушать и понять». Только последних, добавим от себя, становилось все меньше и меньше.

В отмеченном изменении читательского адресата многолетний редактор «Урала» (а именно на его опытную искушенность важнее сейчас обратить внимание) видел один из неизбежных результатов эволюции прозаика. От общедоступных — потому как о природе на уровне прогулки по лесным тропам, тонко и с чувством, с внимательнейшим колористическим подходом и сострадательной чуткостью к приключениям маленького лягушонка — «Березового листка» и «Лесных дней» до амплуа автора остросоциального: писатель «…все отчетливее ощущает право и даже художнический долг говорить по-своему и свое». Отсюда и такой справедливый лукьянинский вывод про то, что «…с инакомыслием Никонова — с его яростными оценками пороков «цивилизации», вызывающими пренебрежение к общепринятым мнениям, своевольным поворотом известных фактов — приходится считаться, ибо оно обеспечено десятилетиями упрямого движения к собственной правде…».

Действительно, первые вещи молодого автора были посвящены такой вечной, как мир, теме природы и месту в ней человека — вспомним его замечательную повесть «Солнышко в березах».

От осознания неразрывного родства с природой естественно, как бы сама собой, в прозе Никонова возникла и ситуация становления человека, его взросления и самоопределения. Вышли в свет повести «Вкус жизни» (1965), «Балчуг» (1967), «Кассиопея» (1968), нашедшие автору своего верного и преданного читателя. В них писатель без оглядки на идеалы, манифестируемые по непременной (как «рыбный день» в советских столовых) тогдашней классовой разнарядке, провозглашал свою, пусть и не такую четкую, как, скажем, «Моральный кодекс строителя коммунизма», программу отстаиваемых им жизненных ценностей.

При этом от книги к книге ощутимо менялся и ракурс авторского зрения на своих героев, а их судьбы становились все более драматичными. Как и всякий незавершенный пока процесс, картина реальности, из мозаичных впечатлений повседневности собираемая в душе центрального персонажа, — требовала особой точности слова в определении формирующегося «я». Отсюда и перекрестье дорог, между которыми молодому герою приходилось выбирать в том же «Глаголе несовершенного вида» (1972).

В 1977 году нравственное постижение характеров своих современников, повседневно причастных к прозе будней, но далеко не всегда окрыленных идеалами эпохи, было продолжено в повести «Мой рабочий одиннадцатый». Затем была страстная по своему и по сей день актуальному пафосу публицистическая поэма «След рыси» (1979).

Получившая с подачи партийных чиновников, ведавших идеологией, скандальную репутацию повесть «Старикова гора» (1984), разрушающая многие из привычных тогда стереотипов литературного обихода на деревенскую тему, стала одной из творческих высот Никонова — писателя и гражданина.

Герой-повествователь в имевшей шумный общественный резонанс «Стариковой горе» — городской художник, переживающий духовный кризис и приехавший поближе к живущему на земле народу в поисках возможности нравственного излечения от пустой суеты мегаполиса. Только народ этот большей частью спился от безысходности. Ну и за годы советского раскрестьянивания (пусть и называлось оно раскулачиванием) от работы отвык: нет, руки-то еще генетическую память о труде не утратили, да и растут — откуда надо, но вот глаза люмпенов, лодырей, подонков ее, работу, уже не видят. Вроде как зачем нам порядок наводить, ежели однова помирать скоро…