Кристоф Симон - Франц, или Почему антилопы бегают стадами

– Мне просто необходима нежная забота. И чашка кофе.

– Снимайте штаны, Антон!

– Пропорите ему ногу насквозь, – посоветовал я, нажимая ручку двери. – Он любит боль.

…всю зиму и весну я занимался тем, чего еще никогда не делал, – учился. Конечно, только из упрямства, сдать экзамены было бы для меня погибелью, это уж как дважды два.

В январе, когда пожары на острове Борнео уничтожили лес на территории размером с Люксембург, я попросил фрау Брунисхольц дать мне список умных вопросов по экономике предприятия.

В феврале, когда во Флориде 70 000 человек бежали от пожаров и магистраль 1-95 была заблокирована на участке в 320 километров, я пересел с задней левой парты на переднюю правую, чтобы видеть учителя политэкономии Гонсалвеса за проектором.

В марте, когда в Бангладеш 25 миллионов человек потеряли жилье, лишились пропитания и урожая, я попросил девчонку Ф. объяснить мне, как ставятся запятые в английском (существенным новшеством было то, что теперь я собирал эту информацию до, а не во время контрольных).

В апреле, когда снаряд танка «Леопард 2» влетел, вместо специально предусмотренного гравийного карьера, в Аре и весь город во главе с рыбаками и Венесуэлой стал забрасывать военный департамент письмами и мучить ночными звонками, Йоханн научил меня нескольким аккордам на фортепьяно. А так как фортепьяно на Бурштрассе не было, то он взял лист бумаги и нарисовал на нем черные столбики. Я расширял свой музыкальный горизонт на этом немом пианино, а Хайнц тем временем приготовлял мне на кухне одну из своих фирменных смесей. Получив уроки у Йоханна, я вступил в джаз-банд Рэмбо Риделя, состоявший из меня, рояля в музыкальном зале, Риделя и его трубы. Мы репетировали композицию, которую собирались представить на экзамене по музыке в июле. Композиция исполнялась без нот и называлась, конечно, «Rambo’s Blues for Peg» [6].

В мае и июне апокалипсис устроил себе передышку, однако я не сомневался, что стоит мне только ступить в этот зловещий внешний мир, как меня прикончит падающий аэробус, поглотит цунами или сожрет стая саранчи.

Теперь я балансировал не на канате. Это была тонкая ниточка, натянутая над ямой с аллигаторами и ядовитыми змеями, вперившими в меня пустые глаза.

Была суббота, начало июля 1996 года, последние выходные перед ужасными выпускными экзаменами.

Я купил в «Лёбе» новую рубашку, термос и пакетик чая. Позвонил из телефонной кабинки Юлиану (приехавшему домой для кардиологического обследования) и велел ему в одиннадцать часов ждать меня на вокзале у киоска. («Если ты сядешь в поезд, если ты только подумаешь сесть в поезд, я с тебя шкуру спущу, понял?») Потом зашел к Йоханну и Хайнцу на Бургштрассе.

Йоханн сидел на подоконнике с записной книжкой и вдохновлялся запахом выхлопных газов, тенью замка, сдержанным пением птиц и демонстрантами, шагающими к ратуше.

– Как успехи? – спросил я.

Он гордо улыбнулся.

– За шесть месяцев пятнадцать полных дискет забил.

– Он все сказки сочиняет, – пояснил Хайнц, который лежал на продавленном матрасе с мокрой тряпкой на лбу и курил.

– Кто-нибудь их читает?

– Нет, ну и что с того? – возразил Йоханн.

– Есть такие типы, которые за свою писанину бабло лопатой гребут – Хайнц, кряхтя, поднялся. – Собирают реальные истории на улицах или там в камерах смертников и продают.

– И кому это интересно? – спросил Йоханн.

Хайнц пожал плечами.

– Видно, некоторым родителям не терпится узнать, что стало с их детьми.

– Офигеть как смешно, – сказал я.

– Почему ты не пишешь детективы? Что-нибудь, за что башли идут? – спросил Хайнц.

– Сам не знаю почему. – Йоханн задумался. – Может, потому, что убийства меня выводят из равновесия. Может, я слишком тонкокожий и впечатлительный и не способен сделать ничего путного. Я же не настоящий писатель, я только записываю свои фантазии, что в голову придет, и целый день выдумываю простые добрые истории про сказочных существ, которых могу сделать какими захочу, – про фей, подгулявших гномов, пряничные сердечки. И никаких дилемм, кризисов, никаких трагедий. Я по горло сыт трагедиями, понимаете?

– Не переживай, Джонни, – сказал я. – Кто-кто, а я никого не упрекну в недостаточной глубине. В истории про то, как Иисус гулял по воде, меня всегда поражала именно поверхностность.

Хайнц ушел на кухню.

– Тебе чего забабахать, умник? – крикнул он.

– Что-нибудь необычное, как обычно.