Кристоф Симон - Франц, или Почему антилопы бегают стадами

С полета на воздушном шаре прошло меньше года. Вероятно, еще сейчас бывали дни, когда она лежала одна на лугу у озера, дразнила лебедей вырванными травинками и ставила себя в тупик неудобными вопросами о жизни. Вопросами, которые я, конечно, отгонял подальше. Когда я был уверен, что Венесуэла в толкотне ничего не заметит, я нагнулся и поцеловал ее в плечо. Транспарант слегка затрепетал на теплом ветру, и мы продолжили ход.

Десять минут спустя мы достигли своей цели, оказавшись перед ограждением у ратуши лицом к лицу с полицейскими. Мы скатали транспарант, сели на мостовую (Венесуэла посередине, мы с Юлианом, как телохранители, по бокам), прислонились к ограждению и, символизируя собой непреклонность, стали пить конопляное пиво.

Внезапно в толпе показалась машина, со скоростью пешехода пробиравшаяся к ратуше – переливчатый кремовый «бентли» с белыми боковинами на шинах и раздвижной крышей.

Полицейские с рациями открыли заграждение и пропустили лимузин. Пришлось встать на цыпочки, чтобы видеть его поверх голов демонстрантов. Коренастый плешивый мужчина с дипломатом основательно захлопнул дверцу.

– Глава окружного управления, – констатировала Венесуэла.

Вот он, значит, отчим Йоханна. Всегда на высоте и в форме. Мне представилось, как он салютует бюсту своего прапрадедушки в безлюдном крыле виллы в Оберхофене, а потом, когда его никто не видит и не слышит, повизгивая, трет у себя между пальцев ног. Он торопливо зашел в ратушу.

– Ишь ты какой бука! Бу-бу! – сделала Венесуэла. – Но тачка у него что надо. Если хочешь знать… – Она прямо оторваться не могла от этого «бентли» – точнее, того, что можно было разглядеть между ног демонстрантов и прутьев заграждения. – Белые шины вообще отпад. – Она заметила мой удивленный взгляд. – Нет, я против наездов и выхлопных газов и… только… – Снова вытянула шею и закусила губы. – Я знаю, что ты на меня смотришь, Франц. – И потом, злясь на саму себя: – Ну да, черт возьми, у меня прямо мурашки по коже бегут от одного ее вида. – Она потерла себе нос. – Кстати, Франц, а ты умеешь обращаться с машиной?

– С чего вдруг все девчонки стали интересоваться машинами?

– М-м, представляю, как это классно. Повернуть ключ, выжать сцепление, включить передачу, газ и вперед. Всюду ездить, открывать что-то новое.

– Гуляй! – подтвердил Юлиан. Он был хоть сейчас готов жениться на Венесуэле, это уж точно.

– Дома тоже неплохо, – пробурчал я и, стараясь не напороться на гвозди, осторожно подсунул Венесуэлин транспарант себе под зад. Даже Юлиан, наверно, смог бы заметить, что на душе у меня котики скребут. Но он возился с баночкой колы, которую полицейский передал ему через ограждение. (Несколько секунд я задавался вопросом, против чего мы, собственно, протестуем, если и так все вроде бы на нашей стороне.)

Венесуэла пристально посмотрела на меня.

– Давай выкладывай, Франц. Отчего скис?

Толпа скандировала экосоциальные лозунги. Кореянки взяли фотоаппараты на изготовку.

Венесуэла продолжала буравить меня взглядом. Я достал сигарету, сунул в рот, закурил.

– Видишь, – говорю, – эту сигарету? Тлеет, превращается в дым, сгорает. И пока она вот так исчезает, превращается в жалкое ничто, мы, бедняги, сидим тут и тоже тлеем. Мы – точь-в-точь как эта сигарета, только с ногами. Стоит только дать слабину, как кто-нибудь тут же сунет в рот и поднесет зажигалку. Если бы только не расслабляться… Вовремя унести ноги.

– Ну, я, во всяком случае, не сигарета, – сказала Венесуэла. – Чушь это все.

– Что мне делать здесь, снаружи? – вздохнул я жалобно.

От самой мысли, что через несколько дней я проснусь и должен буду стать взрослым (полезным, ответственным, бывалым, энергичным, непреклонным, глобально мыслящим, достойным, беспощадным, квалифицированным, самостоятельным, продуманным, побритым везде, где только можно, кредитоспособным, незаменимым, закаленным – не человеком, а обтекаемым отрезком автобана) – от одной этой мысли мне становилось дурно.

Тут Венесуэла вдруг спросила, кого прикончил Давид.

Я ответил, не знаю, мол, что еще за Давид такой.

– Ну, Давид, иудей из Иерусалима, – пояснила она. – Который с пращой. Кого он одолел?

– Господи, Венесуэла, мне-то откуда знать?

– Ну ты же должен знать.

– С какой такой пращой? – уточнил я.

– Чтобы камни бросать.

– Понятия не имею, кого он там одолел. И кого же?

– Собственный страх!

– Вот как.

– Франц, черт тебя побери, жизнь – это риск либо это вообще не жизнь!