Андрей Аствацатуров - Осень в карманах

Мой отец часто рассказывал про Топорова анекдоты, про то, как они вместе учились в университете. В одном из них, как я помню, фигурировали военная кафедра, потерянная секретная тетрадь и подполковник Мавлюта, который любил говорить, что студенты-филологи опять построились в шеренгу, «яко бык поссал». В секретные тетради, которые студенты вели, обучаясь на военной кафедре, записывались разные секретные сведения, преимущественно военного характера. Выносить такие тетради за пределы университетского помещения категорически запрещалось. По окончании занятия секретные тетради собирались, сдавались товарищу подполковнику и запирались в металлический сейф.

– Главный секрет, – делился с однокурсниками Топоров, – состоит в том, что никакого секрета на самом деле нет.

Однажды один студент забыл сдать секретную тетрадь и случайно унес ее собой. Через час обнаружил ее в портфеле, примчался в панике на военную кафедру, доложил как положено, так, мол, и так, виноват, каюсь. Тетрадь приняли, но было решено провести публичное разбирательство. Студентов-филологов на следующий же день собрали в большой аудитории. Провинившемуся велели выйти вперед и доложить, как было дело.

– Тетрадь, как известно, секретная! – поднял вверх палец товарищ подполковник. – Где вы провели всё то время, пока отсутствовали? Нам надо знать.

– С девушкой был… – покраснел провинившийся.

– Так… Теперь надо выяснить, не произошла ли утечка информации.

Услышав эти слова, Топоров поднял руку, встал со своего места и громко произнес:

– Товарищ подполковник, мне кажется, что если с девушкой – то утечка, скорее всего, произошла.

Папа говорил, что эта история закончилась для Топорова без последствий. Во-первых, товарищ подполковник любил такие шутки, а во-вторых, он в глубине души, похоже, немного побаивался Топорова.

– И как? – спросил я Топорова. – Как Судак в июне?

– Как? – Топоров взял из пачки сигарету и щелкнул зажигалкой. – Вот я вам и говорю. Очень недурно. Обязательно, Саша, туда поезжайте. Погуляете, отдохнете. Там в июне уже тепло. Припекает, конечно, жопу, но такой кошмарной жары, как в августе, еще нет. Так что пить коньяк можно прямо на пляже – одно удовольствие.

Топоров сделал паузу и стряхнул пепел. Мы с Погребняком молча пили пиво и слушали его очень внимательно.

– Глотнешь, прыгнешь в море освежиться. Потом вылезешь на берег догнаться, оглядишься вокруг: всё как у Чехова. На небе – ни облачка, одни только чайки летают маразматические. Вода тоже вполне себе… Искрится во всю дурь малахитовым блеском. Пойдешь днем гулять, вокруг – простор, степное раздолье. Трава под ногами стелется. Причем, знаете, ребята, не говнистого цвета, как в июле – августе, а какого-то светло-изумрудного. Всё цветет, причем всё подряд: акации, яблони, сливы, каперсы бледно-розовые. А главное, ребята, как пахнет! Пернешь как следует – никто тебя даже не почувствует. И, кстати, не услышит. Кругом цикады стрекочут да дятлы-передовики деревья долдонят.

Топоров затянулся сигаретой, а потом продолжил.

– Я несколько раз ходил в горы, так оттуда вид, когда смотришь вниз, – обосраться можно, до чего красиво. Белые глиняные мазанки с оранжевой черепицей, а вокруг – виноградники, цветы и бесконечная крымская степь. Бродят звери, почти открыто, пока еще не пуганные, турьё с дебильными платками еще не понаехало. Я сам видел несколько раз лису и один раз даже дикого кабана-пидораса…

Топоров потушил сигарету, отпил пива и, приподняв подбородок, принялся поглаживать свою седую бороду. Его красноватые глаза светились каким-то молодым южным задором. Мимо с грохотом проехала поливальная машина, и в воздухе резко запахло хлоркой.

– Виктор Леонидович, можно у вас огоньку? – попросил Погребняк.

– Я тогда ходил в один поэтический семинар, – снова начал Топоров, протягивая ему зажигалку. – Так там…

– Что за семинар? – поинтересовался я.

– Да херня собачья, ничего особенного, – отмахнулся Топоров. – Его вёл Эткинд, Ефим Григорьевич. Был у нас такой переводчик… Важный такой, успешный, вальяжно-снисходительный, такой советский барин. Автомобиль, дубленка, рестораны, любовницы – всё как полагается. Правда, внешность у него была немного обезьянья. Я даже эпиграмму сочинил: «Не сказала Гретхен „да“, посмотрев на Эткинда».

Мы с Погребняком засмеялись.

– Гретхен – это из Фауста, – пояснил я Погребняку.