Хинд Кассеми - Черная книга. Истории женщин Востока

– Хватит! – отрезала она. – Теперь ты будешь жить у меня.

– А как же папа?! – спросила я. Я вспомнила, как папа звонил ей, а потом приезжал за мной. Это меня успокаивало: в конце концов я всегда возвращалась домой, так будет и на этот раз. Несмотря на страх, я все-таки ждала, что кто-то приедет и отвезет меня к папе. Мать не ответила, и мы снова сели в машину.

За окном расстилалась бескрайняя, ослепительно белая пустыня. Дорога все не кончалась. Потом на горизонте показался большой город, издали похожий на Нью-Йорк, и я подумала, что мы все еще в Америке. Может быть, даже в Калифорнии. Я задремала, а когда проснулась, впереди тянулась все та же дорога. Я вспомнила сказку о Гензеле и Гретель; надо было как-то отмечать свой путь, но он был слишком долгим и я никак не могла его запомнить. У меня по щекам заструились слезы: я поняла, что меня увезли далеко от дома и я могу больше никогда не увидеть папу.

Я родилась и росла в Америке, знала только английский и не понимала, о чем разговаривают люди в машине. Водитель в белой рубашке с короткими рукавами не переставая курил. Рядом с ним сидела полная темноволосая женщина, держа на пухлых руках ребенка. Наверное, она села в машину, пока я спала. Глядя на пейзаж, я думала, что мы в Техасе, и что если я обращусь к полицейскому, он отправит меня обратно в Нью-Йорк. «Техасцы» громко переговаривались, а мама ругалась на них. Я высматривала на дороге полицейских, но не видела ни одного.

Через несколько часов мы подъехали к маленькой хижине из глины, дерева, камня и соломы. Рядом паслись большая корова и бык с очень длинными завитыми рогами. Мать завела меня в хижину и сказала, что это мой новый дом. На земляном полу лежали соломенные циновки. Темные шторы заслоняли свет, проникающий из окон. Кондиционера не было – только громко жужжал вентилятор. Через неплотно прикрытую дверь внутрь залетали мухи. Но мою мать это, кажется, не волновало. Дома она обычно убивала их мухобойкой, ругаясь, что они разносят грязь, а здесь даже не пыталась их отогнать. Крыша была дырявая, и сейчас, да потом в дневные часы, в солнечных лучах было видно, как вьется пыль и клубами летает по хижине. Позже, в зимние месяцы мы обмазывали хижину дополнительным слоем глины, чтобы внутрь не проникала влага, но жестокий холод все равно пронизывал до костей. Одеяла не грели, но меня спасали местные кошки, спавшие в моей кровати: я была благодарна им за мех и тепло.

Я все еще надеялась, что это просто дурной сон, и, в конце концов, я проснусь где-нибудь в Центральном парке на Манхэттене. Шли дни. Со временем я поняла, что язык, на котором здесь говорят – не английский и не испанский, а арабский. Совсем другой алфавит. Наконец я сообразила, что нахожусь в Египте, стране мумий и пирамид, а я боялась и того, и другого.

Мы жили у одного из притоков Нила, но здесь не было нормальных дорог, только колеи на песке, следы колес, напоминали о них. Электричество в наш дом шло по проводу, проложенному под землей на глубине нескольких дюймов. Люди носили яркую одежду и широко улыбались. У многих здесь были кривые или сломанные зубы: папа легко мог бы это исправить, но он был далеко – где-то в другой жизни. Сначала я надеялась, что встреча с матерью закончится. Но шли месяцы. Я молилась, когда просыпалась, молилась во время еды, молилась перед сном, молилась, чтобы папа позвонил, приехал и спас меня. Я перестала спрашивать, скоро ли мы поедем домой после того, как мать от злости пнула меня и сломала мне ребро. Сине-лиловый синяк не сходил несколько недель. Меня регулярно возили в больницу, а мать шутила, какая я неуклюжая.

Я научилась сама лечить свои травмы, потому что чем тяжелее мы жили, тем сильнее становились побои. Каждый день я надеялась увидеть папу на пороге хижины, на развилке, у лавки торговца фруктами. Каждый турист напоминал мне папу, и я пыталась говорить с ними по-английски. Мать ходила за мной следом, смеялась надо мной, называя мечтательницей, и объясняла туристам: «Раньше мы жили в США, и теперь дочка считает себя американкой только потому что родилась в Штатах».

Мне не верили. Я чувствовала, что тону, но никто не замечал, что я медленно соскальзываю в холодную, темную, мрачную могилу. Со временем я выучила арабский. Здесь только торговцы в крупных деревнях знали английский и другие языки, на которых разговаривали туристы. Некоторые из торговцев были вообще неграмотными, но прекрасно говорили на разных языках.

Кто-то из детей, с которыми я играла, рассказал мне, что пирамиды – это гигантские склепы для королей, египетских фараонов. Египет пугал меня, а моя биологическая мать пугала еще сильнее. Порой она даже на людях била меня до крови. И не дай Бог, если кто-то попробует вмешаться – тогда она выходила из себя и говорила мне: «Ты сама напросилась! Когда ты уже станешь нормальным послушным ребенком?»