Джозеф О'Коннор - Ковбои и индейцы

Эдди сказал, что переживать не стоит. Он все понимает.

— Просто все иногда идет наперекосяк, — сказал он.

Отец ответил, что невозможно угадать, чем все кончится. Все повороты жизни предвидеть нельзя. Они выпили еще. Отец наконец-то расслабился.

— Скажи, о чем ты думаешь, па, — сказал Эдди. — Я ведь вижу, у тебя что-то на уме.

Отец тихо рассмеялся и стал рассказывать историю о некоем Паскале, который когда-то работал вместе с ним в отделении банка на Баггот-стрит. Паскаль был одинок. Жил в Ратмайнзе, в какой-то берлоге, которую снимал у еврейской семьи. Друзей у него не было, с девушками он никогда не встречался. И вот однажды коллеги сказали ему: «Слушай, Паскаль, неужели ты и это Рождество проведешь один? Лучше бы съездил куда-нибудь на праздники». Сперва он не хотел, но потом все же решил уехать. Взял отпуск на две недели и двинул в Испанию, каждый вечер ходил по ресторанам, напивался, завел роман с немкой. В канун Нового года он позвонил родителям Эдди, чтобы пожелать им счастья, и сказал, что наконец-то живет настоящей жизнью и благодарит их за то, что они уговорили его на эту поездку. Он даже передал трубку той немке, Грете, чтобы она сказала им несколько слов.

— Но она плохо владела английским, — сообщил отец, — а ты знаешь, что мы с ма не сильны в других языках.

— Да, — кивнул Эдди, — знаю.

— Когда он вернулся из Испании, знаешь, что он сделал?

Эдди помотал головой: дескать, не знаю. Отец глотнул виски. Эдди приготовился услышать ядреную шуточку.

— Он покончил с собой, Эдди. Однажды вечером принял слишком большую дозу снотворного. Он был мертв, когда его нашли. И ни записки, ничего.

Секунду-другую в комнате царила тишина. С улицы доносились пронзительные вопли пьяных юнцов, возвращавшихся от полуночной мессы. Мерно тикали часы. Казалось, оба молчали целую вечность.

— Господи Иисусе, — наконец сказал Эдди, — это ужасно, па.

— Да, думаю, он просто понял, что пропустил в жизни, верно? Думаю, он просто увидел, как живут люди, увидел все то, о чем раньше только слышал. — Отец помолчал. — Бывает, — добавил он через некоторое время. В комнате стоял кисловатый печальный запах хвои. — И почему-то в это время года я всегда думаю о нем.

— Да, па. Господи, конечно, я понимаю.

— Всегда думаю о нем, — повторил отец и опять замолчал. И казалось, в этой бесконечно долгой тишине витает призрак печального банковского клерка, который одиноко умер в своей комнатушке, мечтая о настоящей жизни.

Молчание длилось так долго, что стало невыносимым; Эдди уже был готов зевнуть и сказать, что ему пора на боковую, потому что чувствовал: отец хочет остаться один. Он как раз собирался это сказать, когда отец снова заговорил, будто внезапно что-то вспомнил:

— Послушай, Эдди, сколько тебе сейчас лет?

Эдди сказал, что ему двадцать четыре.

— Я хотел сказать тебе об этом, еще когда тебе исполнился двадцать один. — Он смущенно улыбнулся. — Мелочь, конечно, но мне не нравится, когда меня называют «па». Правда не нравится. И никогда не нравилось, честно говоря. Думаю, теперь ты вполне можешь звать меня по имени. Я хочу сказать, если будешь знакомить меня со своим другом, мне не хотелось бы, чтобы ты говорил: «Это мой па», понимаешь? Это такой пустяк…

— И что же, — спросил Эдди, — мне называть тебя Фрэнсисом?

— Фрэнком. Это мое имя, так меня все зовут.

— Ладно, — неуверенно проговорил Эдди, — чудно, конечно, но если ты хочешь…

— Да, — решительно заявил отец, — хочу. Отныне я буду честным Фрэнком [35] Имя «Фрэнк» созвучно прилагательному frank — «честный, откровенный» (англ.). .

— Я тоже буду честным, — сказал Эдди.

Отец рассмеялся и налил еще виски себе и ему.

— Да, — сказал он, — вот это будет день, Эдди; вот это будет день так день!

Часы в холле пробили два. Они пили виски и говорили о перестройке.

В четыре утра отец попросил Эдди сходить на улицу и сказать Патриции, что пора бы и в дом. Но когда Эдди вышел, на улице было пусто и тихо. Машина приятеля Патриции куда-то укатила. Снег падал на мостовую, ложился на крыши машин, на тротуары. Белая пыль.

— Иногда их не бывает всю ночь, — вздохнул отец, печально качая головой. — Всю ночь.

Эдди плеснул себе еще и вдруг понял, что размышляет о матери: чем она сейчас занята и вспоминает ли о том печальном маленьком призраке, о котором рассказывал отец.

Фрэнк, уже возле лестницы, сказал, что Патриции не мешало бы побольше уважать себя.

— Всю ночь, — сказал он, — ведь это же не дело! Заработает скверную репутацию, а потом будет жалеть.