Джозеф О'Коннор - Ковбои и индейцы

— Как вас зовут? — спросил Эдди.

— Патель, — ответил индиец, взял ребенка с кровати на руки, поднял его повыше, чтобы Эдди и Марион видели красное сморщенное личико, и, смеясь, добавил: — Патель и сын.

Марион занималась этим в таких позах, о которых Эдди только в книжках читал. Она трахала его так самозабвенно, словно желала лишь одного — сбежать от реальности. А самое поразительное, что на его прикосновения она отвечала мягким рыком: «Ах, детка!», «Детка, как хорошо!» Это настолько не вязалось с ее обликом, что Эдди даже растерялся: что, черт возьми, происходит? Подобные звуки были под стать героиням дешевых книжонок, продававшихся в семидесятые годы во всех аэропортах.

Когда она кончила, то глухо застонала, словно в предсмертной агонии. Когда кончил Эдди, он вцепился пальцами в простыню, чувствуя себя более одиноким, чем когда-либо в жизни.

Они провалялись в постели весь день. Даже проснувшись вечером, не встали, просто лежали молча, ни слова не говоря друг другу, а в окно лился серый меркнущий свет, и в комнате пахло потом — терпкий запах, чем-то похожий на запах свежескошенной травы в летний день. За окном сгустились облака, и вскоре единственным светлым пятном в комнате остался прямоугольник теплого желтого света на ковре и кучке брошенного нижнего белья…

Номер был совсем маленький, но с голубой ванной комнаткой и балконом, откуда открывался вид на серые и зеленые крыши Кингз-Кросса и стройные небоскребы Сити вдали. Обзору мешал вокзал Сент-Панкрас, песчаниковая викторианская громада. От этого здания прямо-таки разило мощью. «Имел я тебя, приятель», — как бы говорило оно проезжающим автомобилям и легионам красных и желтых кранов, грозно возвышавшихся над улицами.

Эдди немного постоял у окна, но городской пейзаж не вызвал у него никаких эмоций. Он столько раз видел все это по телевизору и в кино, что казалось, жил здесь всегда. Ничего будоражащего воображение. Ничего нового — кроме, пожалуй, свежести, разлившейся в воздухе, когда грянул гром и на город хлынул дождь, а внизу на улице раскрылось множество зонтов. Сперва Эдди решил, что белая вспышка — это молния, но, обернувшись, увидел возле кровати Марион с его фотоаппаратом в руках и сияющей улыбкой на губах.

Она завернулась в полотенце, мокрые спутанные волосы разметались по плечам. Он заметил длинные ногти у нее на ногах. А руки у нее зябко дрожали, когда она переводила кадр.

По-прежнему не обращая на Эдди ни малейшего внимания, она села за туалетный столик и принялась листать найденный в одном из ящиков иллюстрированный журнал, тихонько напевая себе под нос. Интересно, подумал Эдди, что будет дальше. Он сидел на подоконнике, курил сигарету и наблюдал за Марион. Ему хотелось подойти к ней, вновь коснуться ее хрупких плеч, покрытых гусиной кожей, обнять и крепко прижать к себе. Но почему-то он не сделал этого.

Внезапно Марион хлопнула в ладоши и громко рассмеялась счастливым детским смехом, отчего сердце у Эдди на миг замерло.

— Здорово! — объявила она, вытащила из сумочки маникюрные ножницы и медленно, осторожно принялась вырезать из заголовка статьи о телеканале буквы «Эй-би-си», от усердия высунув кончик языка.

— Ну как? — Она подняла вверх вырезанные буквы.

— Очень мило, — растерянно ответил Эдди.

Девушка оторвала кусочек скотча и аккуратно прилепила большие черные буквы к стене над кроватью, бережно разглаживая бумагу кончиками пальцев. Потом отступила на шаг, любуясь результатом, снова взяла Эддину камеру и сфотографировала стену. На этот раз вспышка ослепила его, он потер глаза.

— Мне просто нравится алфавит. — Марион пожала плечами. — Сама не знаю почему.

— Chacun à son goût, — вполне искренне заметил Эдди и поспешно перевел: — Это означает: у каждого свои заскоки. Делай, что нравится.

— Чего сразу-то так не сказал? — осведомилась она, и Эдди не нашелся с ответом.

На улице было шумно, гремела музыка; к ночи стало еще хуже. Шум — вот что в Лондоне было другим. Такой какофонии в Дублине никогда не услышишь — множество голосов, грубых, соблазнительных, зазывных, чужих. А в гостинице стены до того тонкие, что можно слышать возгласы, кашель и шум воды в соседних номерах.

— Зачем ты сюда приехала? — спросил Эдди, пока Марион наносила на лицо боевую раскраску.

— А ты зачем? — в свою очередь спросила она, вешая в шкаф голубое платье.

— Работу ищу, — сказал он. — Знаешь, как это бывает…

— И я тоже, — откликнулась она, — приехала сестру проведать и, может, подыскать работу. — Она рассмеялась и вздохнула. — Господи Иисусе, зачем еще человеку сюда приезжать?