Array Шэнь Жун - Царь-дерево

В тот же вечер Го Цзиньтай созвал расширенное заседание парткома батальона с участием командиров и политруков четырех рот. Постановили выделить поротно по сто цзиней чумизы, но потом сделали скидку и снизили до восьмидесяти цзиней, иначе бойцы просто не свели бы концы с концами. Кроме того, от штаба батальона выделили пятьдесят цзиней и по настоянию Го Цзиньтая тридцать из его пайка. На следующий день по приказу комбата Пэн Шукуй с несколькими солдатами погрузили на телегу мешки с четырьмястами цзинями чумизы, расфасованной по десять цзиней, и повезли в деревню Лунвэй. Не заглядывая в амбары и котлы, по лицам крестьян можно было догадаться, кто из них давно не разводил в очаге огня. Го с солдатами обходил дом за домом, раздавая пакеты с зерном. Когда они вошли в дом к старику Футану, тот бросился Го в ноги.

— Ох, виноват, каюсь! Это мой сорвиголова все затеял…

Го поднял старика, протянул ему пакет.

— Ешьте на здоровье!

Воздать добром за добро исстари было в традициях китайского крестьянина. Старик Футан не мог забыть милости Го Цзиньтая, но, стараясь отплатить за нее, он неожиданно навлек на него страшную беду.

Когда миновали три тяжелых года и положение в стране немного выправилось, в дни национального праздника в 1964 году по распоряжению штаба дивизии крупным воинским подразделениям вменили в обязанность провести совместно с населением праздничные мероприятия и организовать военные парады. Деревушка Лунвэй, где стоял дважды заслуженный батальон, была затеряна в горах — от нее «до неба высоко, до царя далеко». В кои-то веки дождались здесь такого зрелища, не удивительно, что вся деревня от мала до велика высыпала на плац поглазеть на парад. Зажатый в толпе старик Футан, вытянув шею, всматривался в людей на трибуне, ища глазами комбата. Перед трибуной в полном обмундировании четким строевым шагом проходили шеренги солдат. Вытянувшись в струнку, Го Цзиньтай, стоя на возвышении, принимал парад. Старик Футан не мог нарадоваться на торжественность церемонии и бравую выправку комбата! То и дело в рядах солдат раздавались праздничные призывы «своротить горы и повернуть вспять реки». Старик Футан был туг на ухо, до него долетали лишь слова здравицы: «Десять тысяч лет жизни!» Ему страшно захотелось тоже выкрикнуть что-нибудь в честь Го Цзиньтая. Ведь такой хороший человек, как комбат, и впрямь должен жить десять тысяч лет! Подумал-подумал Футан, взмахнул рукой и громко крикнул: «Да здравствует комбат Го!» Множество голосов сразу подхватило его слова, и далеко эхом прокатилось в горах: «Да здравствует, да здравствует комбат Го!»

Когда об инциденте стало известно в вышестоящих инстанциях, в батальон немедленно направили группу партконтроля во главе с членом парткома полка Цинь Хао. Проведя в целом добросовестное расследование, группа пришла к заключению, что к инциденту, который квалифицируется как тягчайший политический проступок, Го не причастен. Он возник по недоразумению, из-за неграмотного старика. Тщательно рассмотрев дело, партком наложил сравнительно легкое взыскание на Го Цзиньтая — испытательный срок на год с оставлением в рядах партии. Когда Цинь Хао вызвал Го, чтобы сообщить ему решение парткома, Го онемел от неожиданности. Он испытывал безграничное уважение и горячую любовь к вождю. Без председателя Мао, без партии не было бы и его, комбата Го. Он глубоко сознавал тяжесть проступка…

— Старина Го, — с расстановкой говорил Цинь Хао, — как твой старый боевой друг сожалею, что ты влип в эту историю. Но пройти мимо такой политической акции мы не можем. Твое право, конечно, опротестовать наказание, но тогда мы передадим дело на рассмотрение местных властей, пусть привлекают к ответственности старика Футана и еще кое-кого. Старик, правда, ни бельмеса не смыслит в политике, так что смотри…

Не произнеся ни слова, Го поставил свою подпись под решением парткома. Он боялся втянуть в это дело крестьян из Лунвэя.

И вот теперь, спустя пять лет, Цинь Хао вновь вытащил на свет преданное забвению «дело о здравице». Оно имело непосредственное отношение к нынешнему тезису «ухватиться за классовую борьбу как за главное». Кроме того, сейчас, в обстановке широко проводимой кампании «преданности», пересмотр дела и новый, даже самый суровый приговор по нему не показались бы перегибом. Ясно, партком дивизии тут ни при чем, решение о пересмотре исходит от самого Цинь Хао! Го разгадал причину беспокойства комиссара: он мешал Цинь Хао, встал ему поперек пути, и тот решил во что бы то ни стало убрать его, сфабриковав «железное дело». Даже если будущее докажет правоту Го Цзиньтая в вопросе о стройке, ему уже не подняться. Он не мог не оценить ловкости, с которой Цинь Хао манипулировал властью.