Array Шэнь Жун - Царь-дерево

Ли Ли поднял голову. Ни на кого не глядя, он спокойно замахнулся тесаком.

Большое дерево рубили четыре дня, и все четыре дня Сяо Гэда не отходил от него. Он не говорил ни слова, только неподвижным взглядом следил за тем, как поднимались и опускались тесаки. Жена Сяо Гэда приготовила еду и послала ему на гору с Шестым Когтем, но Сяо Гэда глотнул несколько раз и бросил. Шестого Когтя он попросил только принести что-нибудь из одежды. Утративший былой веселый вид, Шестой Коготь вернулся в бригаду озабоченный. Когда темнело, мальчик с матерью садились перед домом и смотрели вверх на гору. Луна с каждым днем выходила на небо все позже и была день ото дня все ущербнее. В бригаде люди, спеша по делам, часто останавливались и прислушивались к доносящимся до них слабым ударам тесаков. Потом шли дальше и, если сталкивались друг с другом, поспешно расходились, опустив глаза.

У меня сердце было не на месте, я пытался разобраться в себе: нужно ли было рубить? Единственное, что я решил для себя, — это: на гору не ходить, а с Ли Ли не разговаривать. Из ребят лишь несколько человек проявляли особую активность — всякий раз, спускаясь с горы, они громко болтали и смеялись, держались как ни в чем не бывало. Ли Ли только с ними и переглядывался; все они хохотали по поводу и без повода. Остальные, напротив, глухо молчали и избегали взглядами тех, кто принимал участие в рубке.

На четвертый день к концу рабочего дня рубщики, спустившись с горы, объявили во всеуслышание: «Свалили! Свалили!» Что-то внутри у меня отпустило, я понял, в каком напряжении я прожил эти четыре дня. Ли Ли вернулся в общежитие, отыскал ручку и написал несколько иероглифов, бумажку с надписью он прилепил сверху на свой «книжный шкаф». Я приподнялся на лежаке и издали разобрал слова: «Мы — надежда». Другие тоже прочитали, но никто не произнес ни слова, каждый, не реагируя, занимался своим делом.

Вечером я отправился к дому Сяо Гэда. Тот неподвижно сидел на низеньком табурете; он перевел взгляд в мою сторону. Глаза у него были пустые, жизнь ушла из них, взор стал мутный. Мне было невесело, вид Сяо мне совсем не нравился. За эти четыре дня волосы у Сяо Гэда здорово отросли; какого-то неопределенно-серого цвета, они топорщились на голове, на лице залегли морщины — ближе ко лбу и к ушам их сеть была гуще. Верхняя губа запала, нижняя отвисла. Кожа на шее висела складками. Он исхудал, сила, казалось, уходила из его тела. Сяо Гэда медленно опустил взор и опять молчал. Я присел на край лежанки: «Сяо, старина…» Оглянувшись, я увидел стоящих у дверей Шестого Коготка и его мать. Я поманил мальчишку к себе, и он, не спуская глаз с отца, тихо подошел и стал рядом со мной. Он слегка привалился ко мне и все смотрел на отца.

Сяо Гэда неподвижно сидел, потом медленно задвигался и, осторожно повернувшись, открыл чемодан. Из лежавшего в чемодане барахла он вытащил порванную тетрадку и стал внимательнейшим образом ее изучать. Издалека я мог разобрать только, что там какая-то цифирь. Увидев, что Сяо Гэда достал эту тетрадку, мать Шестого Коготка медленно вышла за порог повесив голову. Я посидел еще малость, но, видя, что Сяо ни на что не реагирует, побрел потихоньку к общежитию.

Наконец противопожарные полосы были готовы. Бригадир объявил, что начинается пал, и велел всем следить в оба за своими домами — как бы пожар с горы не перекинулся в распадок.

Когда солнце уже почти завалилось за гору, все вышли и встали у своих порогов. Бригадир и несколько старых мастеровых с зажженными факелами в руках метались у подножия горы, поджигая участки через каждые три-четыре метра. Не прошло и четверти часа, как подошва горы опоясалась сплошной линией огня, начал распространяться сухой треск. Вдруг поднялся ветер. Повернув голову, я увидел, что солнце уже зашло в расселину между горами, так что его присутствие обозначал лишь светлый окоем неба. С порывом ветра охвативший подножие горы огонь занялся дружнее и быстро побежал вверх по склонам. И чем ярче разгорался огонь у подножия горы, тем темнее казалась вершина. Деревья лежали безучастные, представив людям заботу об их судьбе.

Огонь разгорался все сильнее, началось страшное гудение и треск, горячий воздух устремился вверх, гора задрожала. Дым стал отделяться от пламени, искры летели вслед ему, поднимаясь на десятки метров ввысь, кружась в беспорядочном танце. Бригадир со своими людьми обежал гору кругом и, вернувшись на эту сторону, стоял запыхавшись, следя за пожаром. Огонь еще вырос, теперь он гремел, земля пучилась, солома на крышах тревожно шуршала. Неожиданно раздался громовой удар и вслед за ним шипение и свист — языки пламени слились, потом вновь распались; все увидели, как объятое огнем дерево взлетело в воздух, зависло, рассыпая снопы искр, несколько раз перевернулось в воздухе и вновь полетело вниз, разбрасывая вокруг горящие факелы ветвей: крупные падали вниз, мелкие взмывали вверх на сотни метров и там еще долго парили; затем начиналось их медленное скольжение вниз. Кольцо огня уже приближалось к вершине горы: опоясанная огненным шнуром длиной метров в триста-четыреста верхушка была освещена заревом. Вдруг душа у меня дрогнула, и, оглянувшись, я посмотрел в сторону дома Сяо Гэда — издалека было видно, как вся его семья на корточках сидит перед входом. Поразмыслив, я направился к ним. В поселке в этот момент было уже светло как днем от красных отсветов на земле, казалось, будто люди ступают по раскаленным углям. Я медленно приближался к дому Сяо, но никто не обращал на меня внимания — все в неподвижности взирали на гору. Я остановился и, задрав голову, глянул на небо: оно стало багрово-красным, искры носились в вышине, как метеориты.